Нотариус - [19]

– Да уж, времена меняются, – ехидно дополнил Остапенко, цинично используя фразу Коновалова.

– Определенно, – загадочно подтвердил Семен Викторович, странно разглядывая оппонента. По спине Саши прошелся неприятный холодок: недолго ему быть в превосходстве над Коноваловым. Все постоянно возвращалось на круги своя. Чувствовать себя уязвимым больше не хотелось.

Наверное, поэтому, Александр молча покинул его комнату, не завершив запланированный разговор.

Встретились они за обедом. Вдвоем, на веранде – до беседки, видимо, ослабленному «хозяину» было не добраться. К тому времени уже и Николай привез Саше все вещи по списку, включая несколько книг по гражданским делам и просто художественных, для легкого чтения, а также зарядное устройство для мобильника, пару рабочих папок с документами и так, приятные мелочи вроде любимого домашнего халата, кружки, подаренной женой. На душе стало как-то теплее, пока Александр разбирал их в спальне. Но стоило сейчас лицезреть постную мину Коновалова, как все хорошее настроение улетучилось в трубу. Даже молча, просто соседствуя за столом, он умудрялся изводить Сашу.

– Как вам плов? Антон Сергеевич мастерски его готовит.

– Да, отличный, – ответил Саша, лишь бы отвязаться. Ему было все равно и на повара, и на плов.

– Вечером будет баранина, – протянул Коновалов, аппетитно облизываясь.

– Мне все равно, – отрезал Александр, не став томить.

– Что вас тревожит? – вкрадчиво поинтересовался Семен Викторович, увлеченно намазывая тост маслом – так, словно давно не делал ничего столь же обыденного и приносящего удовольствие. Саша вспомнил, что примерно с таким же выражением лица делал себе бутерброды, когда вернулся домой с войны. В окопах, постоянной грязи бутерброд – ясное дело, роскошь. Когда же Коновалов успел истосковаться? Неужели за сутки?

Даже это простое действие порождало множество поводов и подозрений. Нет, Коновалов определенно нервировал Сашу больше положенного. Мысленно дав себе пинка, Остапенко попробовал отпустить гнетущее ощущение непроявленной, недосказанной беды, висевшей в воздухе грозной тучей.

– Меня много, что тревожит, – сказал Александр с деланным безразличием к собеседнику.

– Ломаете голову над поведанной мною историей? – с тем же упоением Коновалов помешивал в чае сахар. Может, у него просто привычка – растягивать наслаждение едой? Что за человек – сплошная загадка.

– Я не успел осмыслить всего, что вы наболтали, – бросил Остапенко, уткнувшись в свою тарелку. Аппетитный запах ничуть его не занимал. – И нет, я не ломаю голову.

– Смиритесь с нашим вынужденным сотрудничеством, если уж вам так тяжело.

– Мы не сотрудничаем, – возразил Александр, вскинув взор.

– Как угодно, – пожал плечом Семен Викторович. – У вас появились догадки, кто может желать вам смерти?

– Приятные темы вы за столом обсуждаете, – раздраженно бросил он. – Нет, понятия не имею.

– Я бы на вашем месте сосредоточился на более важном.

– А вы будьте на своем месте – мне с вами меняться не улыбается, – сплюнул Саша и вышел из-за стола. Понимая, что ведет себя слишком по-ребячески и нагло, он все же ушел, ничего более не сказав. Общество бизнесмена тяготило, и информация из его уст гораздо лучше воспринималась и осваивалась, когда тот находился в менее выгодном положении – в лежачем. А еще лучше – в предсмертном. Но это уж, конечно, мечты о несбыточном и совсем несвоевременные.

Остаток дня Саша провел в своей комнате, выходя несколько раз только по нужде. Сочную баранину ему и то услужливо преподнесли прямо в спальню, вездесущий Николай, которого Остапенко уже заочно прозвал мистер «Зоркий глаз, зоркое ухо». Телохранитель умел выбирать правильные моменты для своих появлений, и к нему Александр готов был привыкнуть довольно быстро – человек и вправду не доставлял никаких хлопот, а в исполнении приказов и просьб – идеально собран и точен. Что вовсе не делало его на автомате хорошим человеком. «Такой и убьет по команде, не задумываясь», – мрачно подумалось недоверчивому Саше, когда он провожал взглядом преданного Коновалову Николая.

В одиночестве Остапенко сумел собрать все мысли в кучу и разложить их по полочкам. Открывшаяся ему версия событий десятилетней давности отнюдь не радовала. Запутывала, побуждала гору вопросов. Ему было противно принимать и осознавать такую правду. От нее Александру было гадко, отвратительно. Словно он окунулся с головой в ту грязь, которую описывал Коновалов, однако в отличие от Семена Викторовича, Саша не видел для себя выхода, не знал, где просвет. Соприкоснулся с заразой, и теперь не в силах ни смыть, ни излечиться от нее. Признание Коновалова оставило после себя неизгладимый шлейф самых мерзких впечатлений.

Боже, как низки помыслы Коновалова, что сейчас, что тогда. Разница только в степени и масштабности разрушений, которые они за собой несли. Но что из них хуже – открыто ненавидеть полмира и половину наций, смотреть сквозь пальцы на возможность убийства неугодных и быть причастным к самому настоящему террору, устроенному твоими отморозками; или столь же неприкрыто лгать бывшим врагам якобы о своей благосклонности, вести с ними дела и бизнес, изворачиваться, лишь бы урвать у них лишний кусок для себя любимого. Везде сквозило лицемерием, подлой, продажной душонкой. Так что лучше Коновалову уже никогда не стать. Как и заслужить уважение у Саши.