Ностальгия по чужбине. Книга первая - [86]

Последнее, что успел ощутить Алексей Быстров, завалившийся на бок, с широко раскрытыми глазами, уже затянутыми серой пеленой вечности, был тонкий, ласковый палец Доры Ильиничны, который она медленно поднесла к его непослушным, каменеющим губам. И еще почти неслышный, доносящийся откуда-то сверху, издалека, шелест слов: «Тише, Леша… Тише…»

13

Париж.

Базилика Сакре-Кер.

Январь 1986 года

Город, которым я безнадежно и безответно грезила всю свою жизнь, город, всегда казавшийся мне таким же ярким, далеким и недосягаемым, как Полярная звезда, открылся внезапно и пронзительно — так после бесконечно долгого пребывания в багровом полумраке любительской фотолаборатории впервые выходишь на залитую солнцем улицу.

Стоя на мокрых от растаявшего снега ступеньках Лионского вокзала и вдыхая терпкий, с едва ощутимым привкусом дыма печных труб, воздух, я зачаровано скользила взглядом по спешащим по своим делам людям в темных плащах и ярких накидках, многоцветью магазинных витрин, высоченным серым зданиям, полукольцом охвативших противоположную сторону привокзальной площади, даже не задаваясь вопросом, почему все это кажется мне таким знакомым…

Как ни странно, но ни на одной иллюстрации или фотографии я никогда раньше не видела заснеженный Париж. И от того он казался мне еще таинственнее и прозрачнее — как взгляд Незнакомки, просунувшей озябшие пальцы в белую муфту зимы.

Какое-то особое, внутреннее чутье (доброй памяти университетский военрук Александр Алексеевич с вдавленными висками и привычкой ходить исключительно строевым шагом, назвал бы его «шестым чувством пограничника») подсказывало мне, что эта нежданная, вызванная стечением кошмарных обстоятельств встреча с Парижем, не может (да и не должна, наверное) длится долго. Как, впрочем, и все, о чем ты мечтаешь по-настоящему. Как всегда, я ничего не могла сделать со своими застарелыми, въевшимися в плоть, кровь и сознание советскими мироощущениями, в соответствии с которыми нормальное состояние человека — это когда ему трудно, тяжело и плохо. Но при этом есть надежда (как правило, ничем и никак не подтвержденная), что когда-нибудь ему будет очень хорошо.

С этой надеждой люди взрослели, старились и умирали.

До назначенной по телефону встречи на ступенях Сакре-Кер оставалась настоящая прорва времени — почти восемь часов. Я могла скоротать их в отеле, переждать в кафе или на трех подряд киносеансах. Но сделала в итоге то, что сделал бы на моем месте любой нормальный человек — решила побродить по городу.

Господи, я так много знала о Париже, я прочла такое несусветное количество книг и статей, воспоминаний и эссе об этом городе, что мне не понадобились ни план города, ни путеводитель для туриста, ни даже мой фундаментальный французский. Я просто пересекла площадь, спустилась в метро и, как слепой музыкант, по инерции ощупывающий палочкой стертые ступени и ориентирующийся только на объявление станций — бульвар Монмартр, Елисейские поля, Площадь Согласия, Нотр-Дам, бульвар Клиши, Латинский квартал — безошибочно определяла время, когда надо выходить из вагона и подниматься наверх. Не для того, чтобы увидеть, — я видела эти здания, шпили и купола сотни, тысяч раз, — а чтобы ощутить РЕАЛЬНОСТЬ своих девичьих грез, чтобы почувствовать свое физическое присутствие в Париже.

Как все просто, и как непостижимо!..

Ужасная привычка приходить на место свидания, вне зависимости от его характера, на пять-десять минут раньше, еще в университетские годы была поводом для постоянных издевательств и подколок подруг. «Пойми, идиотка! — втолковывали мои уже тогда, в начале семидесятых, основательно эмансипированные и независимые от родителей сокурсницы. — Женщина, да еще с такой внешностью как твоя, не опоздавшая на свидание как минимум на пятнадцать минут, выглядит просто провинциальной шлюхой с трех вокзалов. И чем больше ты заинтересована в свидании, тем позднее должна на него являться…»

Если бы я следовала советам своих университетских подруг, то на месте ЭТОГО свидания мне следовало появиться не в шесть вечера, а как минимум в девять — так я была в нем заинтересована. Да что там заинтересована! — я связывала с ним единственный выход из жуткой ситуации, обрушившейся на меня также внезапно и обескураживающе, как этот сказочный город, сотканный из ажурно-серых домов.

Одним словом, к месту встречи я подошла в половине шестого…

Уже основательно смеркалось, но в патиновой дымке величественных парижских домов византийские купола Сакре-Кер белели, как женские лица на картинах Модильяни. Задрав голову, я уставилась на купола базилики и на какое-то мгновение полностью выключилась из реального мира проблем и вопросов. Зрелище было настолько впечатляющим, что перехватило дыхание… На землю меня вернуло чье-то легкое прикосновение к рукаву плаща.

— Простите, мадам…

Я вздрогнула и опустила голову. Передо мной стояла девочка лет тринадцати в красной беретке, кокетливо сдвинутой на ухо, и в смешном пальто в красную и синюю клетку.

— Ты что-то хочешь, девочка?

— Да, мадам… — Девочка в беретке протянула мне рекламную брошюрку. — Если у вас есть время и настроение, вы могли бы посетить павильон мадам Моник на Елисейских полях. Это в ста метрах от Триумфальной арки. Там как раз скидка на косметику. На целых пятьдесят процентов, мадам!..