Ностальгия по чужбине. Книга первая - [80]

О существовании «Викингов» и других «блуждающих» агентов знал, естественный, очень узкий круг людей в высшем руководстве КГБ. И когда на одном из оперативных совещаний в кабинете председателя кто-то из высших офицеров высказал сомнение в целесообразности использования такого типа зарубежных нелегалов исключительно для проведения «акций», которых за год набиралось максимум две-три, а то и меньше, Воронцов холодно спросил:

— А что вы, собственно, предлагаете, товарищ генерал-лейтенант?

— Что предлагаю? Да нагрузить их чуть больше, вот что! — в тон Воронцову ответил генерал, явно подготовившийся к этому разговору. — Людей катастрофически не хватает, мы испытываем серьезные проблемы со связными, с оперативной выемкой информации из тайников, с обеспечением безопасности мест для конспиративных встреч наших людей с агентами… А тут два здоровых обалдуя катаются по Америке, ведя безмятежный образ жизни и практически ничем не рискуя. Не работа, а прямо оплачиваемый отпуск в санатории для выздоравливающих!..

Кто-то из присутствовавших на совещании ухмыльнулся, однако встретив суровый взгляд председателя КГБ, тут же стал перекладывать бумаги.

— Мне бы не хотелось сейчас углубляться в детали и объяснять характер нашей работы в Америке… — Воронцов говорил спокойно и медленно. — Надеюсь, присутствующие товарищи поверят мне на слово, что США — важнейшее и во многом определяющее направление всей работы советской внешней разведки. На сегодняшний день ПГУ — и это было отмечено совсем недавно на заседании коллегии КГБ — справляется со своими задачами. Что же касается двух, как вы изволили выразиться, здоровых обалдуев, то их ценность с лихвой компенсирует тот образ жизни, который они ведут в соответствии с инструкциями Центра и той легендой, под которой работают…

— Простите, Юлий Александрович, а в чем, собственно, заключается эта компенсация? — негромко спросил генерал.

— В том, уважаемый Максим Федорович, что сегодня мы имеем возможность ликвидировать практически любого человека на территории США максимум в течение недели, — резко ответил Воронцов. — А это, порой, куда важнее, чем залезть в сейф Пентагона…

Дальнейшей дискуссии не потребовалось, потому что председатель КГБ молча кивнул и перешел к другому вопросу…

* * *

Ирма и Алексей были братом и сестрой, погодками, выросшими в детском доме западносибирского городка Надым. О своих родителях оба знали немного: мать, работавшая в столовой местной нефтебазы, умерла от перитонита, когда Алексею было пять лет, а Ирме — три. Отца они никогда не видели, а родственники после смерти матери так и не объявились… В детском доме диковатым, замкнутым в себе подросткам, забывшим или вообще не знавшим родительского тепла, внимание со стороны воспитателей уделялось ровно настолько, чтобы не дать им изувечить друг друга или в бесконечной борьбе за выживание перерезать горло врагу. Именно здесь щуплый и неказистый Алеша Быстров научился не спать ночами, чтобы не оказаться застигнутым врасплох и постоять за себя. Узенький драчевый напильник, который Алексей переточил на занятиях в слесарной мастерской в финку, стал его лучшим и на долгие годы единственным другом. Разлученный с сестрой до шестого класса (мальчики и девочки жили и учились в разных корпусах, сообщение между которыми сурово контролировалось воспитателями), он рос как забытый волчонок: живя впроголодь, сам добывал себе пищу, отвоевывал лучшее место в спальном корпусе и в бесконечных драках с такими же злыми волчатами завоевывал право голоса и уважение… В шестом классе, когда началось совместное обучение с девочками, и Алексей получил возможность видеть на переменах сестру, он уже был крепким, широким в плечах, уверенным в себе и довольно наглым подростком. Одноклассники побаивались чернявого пацана, дравшегося как бешеный и всегда готового, если не хватало сил кулаками сломить сопротивление противника, выхватить финку и пустить ее в дело. Правда, до поножовщины дело так ни разу не дошло: сверстники Алексея не сомневались в его способности расчистить себе дорогу любым способом, даже ножом. И потому никогда не переступали опасную черту, предпочитая держаться от этого парня с лихорадочно горящими черными глазами на безопасном расстоянии…

Все шло к тому, что судьба Алексея Быстрова стремительно, как сани в ледяном желобе, скатится в конце концов в крепкие объятия блатного мира сурового сибирского города, который ритмично пополнялся за счет таких, как Алексей, сирот, очерствевших и озверевших в университетах детдомовского выживания. Но, как это часто бывает в жизни, вмешался случай…

По странному стечению обстоятельств, в детском доме Надыма старшеклассники проходили испанский — свободных преподавателей общепринятых французского, немецкого или английского языков в городском отделе народного образования не было. Преподавала испанский язык очень своеобразная, уже хорошо за сорок женщина, которую звали Дора Ильинична — смуглая, черноволосая, с надменным, независимым выражением лица женщина, постоянно одетая в глухое черное платье с отложным белым воротничком и говорившая по-русски с каким-то странным акцентом. Всезнающие девчонки, шушукаясь между собой, гадали, кто же Дора по национальности — грузинка, чеченка или еврейка… И только повзрослев, в старших классах, узнали наконец, что на самом деле странную училку зовут Долорес Ильескас, что она — мексиканка, что ее мать вышла замуж за видного испанского коммуниста и они все вместе переехали в Мадрид. А потом бежали от продажного генерала Франко в Советский Союз, где дориного папашу, как врага народа, сослали на Колыму вместе со всей семейкой, а там, не привыкший к сибирским холодам испанский коммунист, не выдержал и загнулся…