Ностальгия по чужбине. Книга первая - [52]

Женщине же (особенно той, которую ХОТЯТ узнать) изменить свое лицо архисложно. Можно перекраситься, можно обзавестись париком, но куда деть взгляд, глаза, фигуру, линию носа, контуры подбородка?.. К сожалению, безнадежно канула в Лету мода на густые вуали. Можно было, конечно, решить проблему кардинально — облачиться в паранджу и просто закрыть свое лицо, чтобы глаза не пялили. Но, думаю, такая гражданка Великобритании сразу же вызвала бы неподдельный интерес — то есть, то, что мне было совсем не нужно. Именно по этой же причине не стоило обзаводиться паспортом гражданки Ирана. Была и еще одна сложность: в отличие от театрального грима, который должен продержаться максимум три-четыре часа и оценить достоинства которого из партера, не говоря уже о галерке, совсем не так просто, мой был обязан выдержать испытание ПЛОТНЫМ и длительным общением. В такой ситуации лучше не экспериментировать, а остановится на самом простом пути: поставить перед собой фотографию какой-нибудь знаменитой женщины, лучше всего, киноактрисы. И попытаться придать своему новому облику близкие к ней черты. Тогда ассоциативный ряд ваших потенциальных преследователей не будет столь опасным. «Посмотри, как эта женщина похожа на…»

Я поставила перед собой вырезанную из «Ньюсуика» черно-белую фотографию Роми Шнайдер — самой великой и наиболее трагической, на мой взгляд, актрисы XX века и сделала то, чего никогда раньше не делала: перекрасив волосы в черный цвет, забрала их максимально назад, стянув на затылке в пучок, и открыла лоб. Есть такие косметические ухищрения, с помощью которых гладкий лоб можно прочертить неглубокой морщиной (хотя обычно с их помощью достигают прямо противоположного эффекта). Контактные линзы преобразили светло-голубые глаза в темно-карие. Очки с тонированными стеклами я оставила пылиться на полке с гримом только по той причине, что к ним, как к своеобразной шапке-невидимке нашего времени, прибегают все, кто по какой-то причине хочет изменить внешность: что-то, возможно, они и скрывают, но, безусловно, ПРИКОВЫВАЮТ к себе внимание. С помощью черного карандаша и туши я как следует поработала над разрезом глаз — еще одна характерная деталь любой женщины. То есть, из продолговатых, я сделала их чуть округлыми. Еще немного синей туши мне понадобилось для ОБОЗНАЧЕНИЯ едва заметных мешков под глазами — ровно настолько, чтобы состарить себя на пяток лет и приблизить свое лицо к печальному и немного озадаченному облику сорокалетней Роми Шнайдер…

Поскольку эту работу я проделывала уже во второй раз (генеральная репетиция была проведена накануне для фотографии на паспорт, которую я сама же и сделала с помощью «Полароида» Юджина-младшего), то заняла она примерно на час меньше. Фотографию своего прообраза я бережно вложила в пластиковую папку вместе с документами, чековыми книжками и авиабилетом на рейс Лос-Анджелес — Балтимор — Лондон — Цюрих. Вместительный черный саквояж с золотыми замками из добротной лайки, которые мы с Юджином купили очень давно, еще во время нашего свадебного путешествия в Акапулько, был заполнен вещами только наполовину — я побросала их автоматически, поскольку даже представить не могла, что именно может понадобиться в ближайшее время. И понадобится ли вообще…

Присев по так и не искоренившейся советской привычке перед дорогой, я окинула взглядом свою спальню. Без детей, которых утром увезла к себе Элизабет, дом казался тихим и необитаемым, как склеп темной ночью. Юджин по-прежнему находился без сознания, однако утром доктор Уэйн впервые сказал мне, что его жизнь вне опасности. При этом, как и все врачи, он говорил о времени, о необходимости не форсировать события, о том, что процесс восстановления, возможно, будет очень долгим… Но все это уже не имело никакого значения. С моей души свалился первый камень — не самый тяжелый (естественно, после того, как я узнала, что самое страшное уже позади), но не дававший мне свободно дышать ни секунды. Юджин заплатил свою цену за нашу жизнь, приняв вместо меня три пули. Теперь наступала моя очередь. В этом ужасно признаваться даже самой себе, но я была по-своему рада, что мой несчастный муж все еще был без сознания. Это избавляло от необходимости что-то объяснять, уговаривать, доказывать… Мудрая Элизабет, в отличие от своего сына, поняла все без слов и сразу.

Теперь, когда мои дети и муж находились в безопасности, я имела полное право вспомнить время, когда все зависело только от меня. И больше ни от кого на свете…

— Доктор Уэйн, я хотела кое о чем попросить вас…

Шестидесятилетний хирург в очках и с наголо обритой головой, которая отражала свечение люминесцентных ламп наподобие театрального прожектора, молча кивнул.

— К моему мужу никого не пускают, ведь так?

— Да, миссис Спарк.

— На меня, как на жену, также распространяется это правило?

— В особо тяжелых случаях мы делаем для жен исключение.

— Данный случай подходит?

— Думаю, вполне…

По выражению его гладко выбритого лица с двумя глубокими вертикальными морщинами, было видно, что он не совсем понимает, куда я клоню.

— Я была бы вам очень благодарна, доктор Уэйн, если посторонним, которые попросят меня к телефону или изъявят желание передать мне что-то очень важное, сказали, что я неотлучно нахожусь у постели мужа и ни с кем не желаю разговаривать…