Ностальгия по черной магии - [10]

В первых числах апреля, когда Марианна вот-вот должна была родить, – она почти не вставала с кровати и не казала носу на улицу с самого нашего похода к Невинным, – вдруг пошел снег. Непрекращающийся дождь сначала превратился в нечто вроде вязкого гудрона, а потом, поскольку температура еще понизилась, в снег; до сих пор зимняя стужа обходила нас стороной, было сыро, но сравнительно тепло, и вдруг остатки города сковал мороз, желоба и сточные канавы замерзли; не прошло и недели, как три четверти стариков в нашем доме отдали богу душу, этот обманный маневр их подкосил; даже река и затопленные районы стали покрываться льдом, – я не упустил случая и мигом занял освободившиеся помещения; если дождливый пейзаж пробуждал какую-то поэтическую грусть, то снежная белизна превосходила самое смелое воображение.

Из квартиры одного из умерших соседей открывался великолепный вид на непорочно-белые просторы и крыши, и я перенес туда свою мастерскую.

– Снег, – голосили редкие прохожие, рискнувшие выйти из дому, – Боже, спаси нас и сохрани, отврати от нас твой гнев!

Работа водолазов застопорилась, морозы стояли не хуже, чем на Северном полюсе, есть больше было нечего, грабить нечего, запасов не осталось, электричества не было, топлива тоже. Деревья в Бютт-Шомон срубили и сожгли для обогрева, дрова были зеленые и сырые, они только дымили. У нас в квартире, конечно, тоже было холодно и голодно, но в общем чуть меньше, чем у прочих парижан, – за время наших странствий с Жоэлем й людьми из Явы я накопил довольно весомый припас и мог переждать, у меня были заначены газовые баллоны, множество консервов и все необходимые медикаменты на случай, если начнутся роды. Думай о младенце Иисусе, сказал я Марианне ему приходилось хуже, у него была только охапка соломы да пара животных, а кем он потом стал? Она даже не улыбнулась, иногда наши отношения становились несколько натянутыми.

В довершение всего мой сын родился второго апреля, сразу после первого, что было бы не самой удачной шуткой, и наутро, когда мы все, врач, одна оставшаяся соседка и я, пребывали в экстазе то случаю благополучного завершения этой дурацкой авантюры – рожать накануне окончательного развала планеты, – с улицы донеслись крики, крики облегчения и радости: снегопад кончился, снегопад кончился, скоро опять засветит солнце!

– В чем дело? – поинтересовалась Марианна, – Опять какая-нибудь катастрофа?

Я распахнул ставни, и комнату осветил солнечный луч, небо еще не расчистилось, отнюдь, но за серой массой облаков явственно ощущался свет.

– Скоро выглянет солнце, – сказал я, – и снег перестал.

Марианна расплакалась, соседка тоже, младенец в колыбели открыл глаза, сегодня особенный день, заметил врач, быть может, это начало возрождения. А мне пришло в голову, что если потеплеет, то лед растает и можно будет снова нырять за провизией, хоть я и проявил предусмотрительность, но рано или поздно моим припасам придет конец.

И в самом деле, в последующие дни вода стала спадать, обнажив улицы вокруг площади Республики, квартал Тампль, Большие бульвары, площадь Оперы и часть Марэ. Снег еще лежал, необъятные, сверкающие ледяные просторы, испускавшие странное сияние, от которого болели глаза, и чувство недоверчивой радости, нараставшее по мере того, как жидкое месиво словно всасывала какая-то волшебная помпа, орудие спасения, которого никто уже не ждал; когда на поверхности жижи проступило ограждение Нового моста, люди стали выходить на улицы, разговаривать, благодарить небо, они толпами сбегались к Сене, били себя в грудь, им все еще не верилось, но изо всех сил хотелось поверить, что кошмар попросту взял да и кончился.

Настал рассвет третьего дня, ночи практически не было, и в серебристых сумерках, омывавших силуэты воскресших кварталов, было что-то завораживающее.

Мы, сотни людей, стояли перед Консьержери, глядя на реку, потихоньку возвращающуюся в свое русло, но еще скованную толстым слоем снега и льда, на котором сидели громадные, больше страусов, птицы, отдаленно напоминавшие помесь розового фламинго с орлом или стервятником, синие, такой синий цвет бывает только в научной фантастике, с острыми клювами, время от времени они прыгали или, взлетев, описывали круг, сцена была изумительно, ошеломительно прекрасна, – впрочем, это, наверное, ощущали все, кто пришел сюда и, утратив дар речи, затаив дыхание, не спускал глаз со странных пернатых существ и средневековых очертаний острова Сите, проступавших на заднем плане; Создатель, ввергнув нас в хаос, по крайней мере озаботился тем, чтобы произвести впечатление.

– Это Феникс, Феникс, возрождающийся из пепла, – воскликнул паренек, с виду похожий на студента-гуманитария, – это знак, что все образуется!

Птицы взмыли в воздух, они парили над нашими головами, величавые и гордые, синий – цвет надежды, проговорил кто-то, парень прав, все образуется, и в довершение картины откуда-то возник священник Невинных, он стоял на доске, которую несли четверо верующих без кровинки в лице, руки его превратились в багровое месиво, капли крови окрасили снег под ногами, мы отдали тебе свою кровь, и ты услышал нас, и ты услышал нас, повторили адепты-носильщики, ты нас услышал. Я подумал, а вдруг эти Фениксы – лишь привлекательный вариант крылатых монстров в церкви, оборотная сторона той же реальности, с такими же кошмарными последствиями, но менее жуткая с виду?…