Носорог для Папы Римского - [15]
Сквозь жерло лишенного задней стены нефа Йорг смотрит на плещущуюся внизу воду и видит то же, что видел когда-то Лев. Он чувствует, как душу его заполняет гнев, испытанный давно ушедшим из жизни воином, как этот гнев хлещет через край, заливает сломанные балки, разбитую кладку, черепицу, сыплющуюся на пол. Лев снова стоит здесь, на самом краю мыса, видит лениво ползущие к берегу желто-серые воды, но единственная его цель, единственная его награда исчезла, скрылась. Вотще пытается он отыскать взглядом стены и крепостные валы, храмы с их идолами, людей и их деяния, дома и широкие мощеные улицы, расслышать глухой ропот голосов, звуки шагов — шум несуществующего города, Винеты. Его церковь сметена: то, чего он так долго боялся, произошло. Это случилось снова. Но теперь Йорг знает, как следует поступить.
Приглушенный грохот прокатился по Ахтервассеру, через узкий Твеленский пролив, протиснулся между Гормицем и Гницем, расправился и наконец достиг спавшего в своем сарае Вильфрида Плётца. Свет еще не забрезжил сквозь отверстие для дыма, и птичьи трели и крики чаек еще не нарушили ночной тишины, а он уже протер глаза, зевнул и понял, что, хотя до рассвета еще осталось несколько часов, спать больше не хочется. Значит, не видать ему заслуженного отдыха, будет он теперь крутиться да вертеться, пока заря не выжмет хоть немного света из прижимистых осенних небес и ему не придется вставать и пялиться в новый день воспаленными от усталости глазами. Вот досада! Впрочем, проснулся он не без причины: ему слышится какой-то странный шум. Может, шторм надвигается? Он еще раз зевнул и потянулся. Да, но что же это все-таки за грохот? Непонятное дело, непрошеное, недоброе… Плётц выругался.
Вопрос этот по-прежнему донимал его, когда несколькими часами позже — поспать так ведь и не удалось! — он плелся через весь остров к ферме Брюггемана. Он постучал, подождал, пока Матильда, жена Эвальда, его хозяина, не разбудит мужа. Затем они поволокли лодку к воде. За докучливым занятием Плётц почти забыл, из-за чего проснулся, а когда начал привычно распутывать сети, то совсем отвлекся от своих размышлений. И если бы Эвальд не развернул лодку на правый борт и не направился на северо-восток, вдоль берега, вместо того чтобы поплыть налево, где лучше ловится, Плётц об этом шуме вообще не вспомнил бы. Да и кто он такой, чтобы спорить? Вот его отец, он тоже никогда не спорил, а если б посмел, так папаша Эвальда живо выкинул бы его за борт. Однако… Здесь и туманы по утрам гуще, и воды беспокойнее, а на дне коряги, и ничего не стоит порвать сети.
Эвальд дал ему знак забрасывать сеть. Он и забросил, но неудачно, и сразу же почувствовал, как их потянуло. Эвальд перебрался на правый борт, лодка кренилась, и, пока он вытягивал улов, им с Эвальдом пришлось балансировать, чтобы она держалась ровно. Он нагнулся, с усилием поднял сети, и вот уже на дне лодки плещется живое серебро — сельдь да килька. Но немного — с четверть бочки. Эвальд нахмурился, а Плётц подумал, что если бы мгновением раньше сети вырвались у него из рук, лодка непременно перевернулась бы и Эвальд упал в воду: непростое это дело — выровнять лодку.
Они поплыли дальше вдоль берега. Туман сгущался. Снова забросили и снова вытащили сети. Утренний воздух был сырым, липучим, и оба вспотели. Еще три недели — и лодку надо вытаскивать на берег, укрывать на зиму. Крепкие, скользкие селедки плескались у щиколоток Плётца, пока он налегал на весла, одолевая следующую сотню ярдов. Должно быть, они сейчас плыли мимо Козерова — берег по-прежнему укутывала густая пелена. Сети в воду, сети из воды — Плётц вошел в ритм. Прошел час, другой, туман начал рассеиваться. Мимо них проплыла доска, Брюггеман не обратил на нее внимания, отсортировывая селедку от кильки. Прилив был слабым, почти неощутимым: рыбаки не заметили, как подошли к берегу. Плётц выкинул за борт плотвичку, повыдергивал из сетей водоросли, потом встал на корме — помочиться. Мертвую тишину нарушал лишь плеск его струи. Мимо проплыла еще одна доска, потом еще и еще, и вскорости кругом были одни доски. Э, да это не доски, а балки плывут… Можно подумать, смыло целый склад дров. Плётц тупо смотрел на все это, потом нахмурился. Брюггеман был занят рыбой и поднял голову, лишь когда о борт лодки ударилось первое бревно. Оба глянули вверх: над ними нависала какая-то темная громадина.
Лодка дрейфовала под выступом мыса, а на всем Узедоме был только один мыс. Они оказались возле Винеты.
Плётц знал это место — глиняный обрыв, укрепленный грубыми, массивными балками, а над ними, наверху, задняя стена церкви. Но привычная картина изменилась: подпорки исчезли, нижняя часть обрыва тоже куда-то делась, а то, что от него осталось, нависало над водой, будто парило. Они посмотрели наверх, и сквозь туман, где-то в сотне футов над водой, увидели черную дыру. Казалось, дыра тоже смотрит на них. То, что осталось от церкви, замерло на краю обрыва, застыло в падении. Они смотрели в разверстую каменную пасть, словно бы намеревавшуюся их проглотить, — смотрели прямо в церковный неф.
