Норвежская новелла XIX–XX веков - [65]

На другое утро, когда Пер вышел из избушки, незнакомец был уже тут как тут; он улыбался, не сводил глаз с Пера, долго и быстро что-то говорил, а потом стал просить Пера быть проводником в горах. Острое лицо, взгляд, улыбка и быстрая речь одолели Пера, а пожалуй, больше всего речистость незнакомца… И не успел Пер опомниться, как сказал, что он, пожалуй, мог бы…

Однажды утром в самую жару незнакомец и Пер карабкались по крутым склонам. Пер старался изо всех сил, но спутник его ничуть не отставал. Он был вынослив, проворен, и всякий раз, когда Пер украдкой оглядывался, не сдал ли тот, он встречался со взглядом все тех же холодных глаз и все с той же улыбкой; чужак был неутомим, хотя прошел вдвое больше, чем Пер; нагибаясь, он что-то искал и то поднимался вверх, то спускался вниз, словом, не знал покоя. За день они добрались до высокого и отвесного склона, и тут чужак выдохся, сел на землю и, задрав голову, стал оглядываться вокруг.

Пер тоже осмотрелся. Глубоко внизу простиралось озеро, подернутое черно-синей рябью от порывистого ветра и белыми отблесками солнечного света. Там, на севере, тянулась река — тоненькая, маленькая полоска, и там, точно серый камень на земле, лежала его избушка. Вся долина словно кипела от жары, а высоко в небе, от одной горной вершины к другой, разносился, точно могучий рокот, звук, который мог поднять человека и унести его прочь, звук, от которого так саднило грудь, что дух захватывало.

А чужак кивал головой и улыбался.

— Да, здесь начнется жизнь! — сказал он как бы невзначай.

Пер посмотрел на него. И, не спуская глаз с незнакомца, вдруг почувствовал, что надо его прикончить, пока не поздно, зарыть в каменной осыпи и завалить тяжелым валуном. Спрашивать о нем, верно, будут не больше, чем о других заблудившихся в горах. Пер решил, что именно сейчас он должен это сделать; те ждали, что Пер это сделает, все те, кого нельзя было видеть при ярком свете дня, возложили на Пера эту обязанность. Он стоял, дрожа на жаре; он не страшился того, что собирался сделать, он искал только опоры для ног и чем бы ударить. Тогда чужак поднялся, подошел к Перу и, уставившись на него своими белесовато-голубыми глазами и улыбаясь своей неизменной улыбкой, повторил:

— Да, теперь тут будет жизнь!

И все мужество и вся сила изменили Перу. Он стоял, а поджилки у него тряслись; неуклюже и медленно последовал он за чужаком, который уже начал спускаться с горы.

И началась та самая «жизнь».

Пер заперся в избушке и совершенно убитый сидел там, глядя, как в долину приходят люди. Черные толпы переваливали через горы, другие приплывали на лодках по озеру. По крутым склонам, скрипя, съезжали телеги, люди ругались и кричали. Они гребли, гоня нагруженные доверху тяжелые, большие плоскодонные лодки. А всю зиму по льду шел один воз за другим.

Однажды, увидев, что пришельцы начали копать неподалеку от избушки, Пер вышел и миролюбиво сказал, что он здесь хозяин. Они ответили, что их это не касается, их поставили сюда копать, вот они и копают. Пер медленно повторил: он, дескать, хозяин этих мест — всех, — и он огляделся вокруг. Человек, заправлявший работами, загоготал и сказал; Пер, мол, думает, что хозяин здесь он; как бы не так, хозяин здесь государство. Вот государство и продало земли руднику, а рудник принадлежит англичанину. Так что бедняге Перу ни шиша не остается. И все засмеялись.

Пер снова вошел в избушку. Он сел спиной к окошку, чтобы ничего не видеть. Но тем больше он прислушивался, а прислушиваясь, оборачивался и смотрел. Такая мука просто допекала его; он раскачивался из стороны в сторону, а время от времени поднимался и, совершенно разъяренный, чуть не бросался вперед, чтобы сокрушить все на своем пути, а потом, съежившись, снова усаживался на свое место.

Весь день раздавались в горах глухие взрывы.

Тогда ему захотелось уехать. В один прекрасный день он отправился на запад, далеко в горы. Там нашел он себе участок близ озера и решил строиться. Но через несколько дней вернулся назад. В горах было пустынно, голо и холодно, ни зеленых лугов, ни блестящей водной глади. Ему во что бы то ни стало захотелось вернуться домой — в избушку, к реке, к лесу, к лугам; когда-нибудь все равно с этим чертовым рудником будет покончено. Те ведь могут выгнать строителей.

Но конца не было видно. Люди все прибывали и прибывали. Вырастали новые, воздвигнутые наспех дома. Дома непрочные, в трещинах. А между ними приютилась избушка Пера; она глубоко вросла в землю, недвижная, и прочная, будто лес и камень. Внизу же, на берегу речушки, рабочие выстроили плавильную печь, уродливую и отпугивающую; и была она поставлена так, что Пер уже не мог видеть реку из дверей избушки; он слышал только, как печалилась вода.

Мало-помалу в долине наладился какой-то порядок. Главное теперь была работа, которая шла своим чередом. Повсюду стояли дома, несколько человек жили теперь там, где раньше был один Пер. На склоне расположилась выкрашенная в белый цвет контора — единственное здесь здание, покрытое краской, а посреди поля выстроили тяжеловесный длинный барак, уродливый и громоздкий; там устраивались танцы и собрания. Целую неделю рабочие неутомимо трудились в шахтах и у плавильной печи, а субботними вечерами танцевали и устраивали драки в барачном зале, в воскресенье же отсыпались после попойки.