Норвежская новелла XIX–XX веков - [64]

Следующая зима грянула так же внезапно, как и первая, и он поклялся, что она будет последней. Он давал такие клятвы каждую зиму. Но забывал их каждой весной. А под конец и вовсе забыл про них.

Каждую осень он стал ездить на коне в ближайшее селение и вьюком доставлять домой в долину припасы на зиму. Однажды летом он вставил в избушке стекла; это было не просто радостью для него, а настоящим праздником; темными ночами он видел, как оно, которое он прежде только слышал, приближалось вплотную к окну, он видел лицо, которое вовсе не было лицом, вернее — всего лишь глаза… И еще — теперь он гораздо явственнее, чем раньше, слышал, как на отвесном склоне ухал филин…

Однажды осенью, вернувшись из селения, он привез с собой женщину. Немало там ходило толков о том, как она ему досталась; говорили, что не добром. У нее, верно, были и свои причины покинуть селение. Но она никак не думала, что долина так далеко от людей и так безлюдна. Приехав, она сказала ему об этом в первый же вечер. Он поглядел на нее и ответил, что коли так, она может уехать обратно. Больше они ни разу этого не повторяла.

У них родился сын, которого они назвали Пер. Но крестили его, как положено, в церкви только год спустя, да и нельзя было поручиться, что родители Пера были венчаны. Мальчик рос высокий, плотный и широкоплечий, куда шире отца, да и сильнее его. Еще подростком ему доводилось поднимать ношу отца, а ноша была тяжелой. Отец с матерью, живя в горах, были не очень-то разговорчивы, но таким молчаливым, как Пер, не были даже камень и земля. Те, казалось, могли сердиться или улыбаться, смотря по погоде. А лицо Пера ничего не выражало, кроме молчания. Но здесь, в горах, он чувствовал себя как дома, он забирался гораздо дальше отца; он знал всю округу и считал ее своим владением.

Когда Перу было лет пятнадцать, в горную долину стали наезжать люди. В селении прошел слух, будто дичи и рыбы в горах видимо-невидимо, а выгоны богатые; так с какой стати должен владеть этим один человек? Правда, появлялись в долине немногие: то какой-нибудь охотник или рыбак, а то и человек, приводивший своих коней на горный выгон. Люди эти охотно делали привал у избушки возле устья реки и оставались там на ночевку. Если река разливалась, старик переправлял их через озеро. А Пер почти что и не смотрел на чужаков. Если появлялись люди, он тотчас же убирался, да и сидеть с ним в горнице тоже было мало радости: он молчал и глядел зверенышем.

Старики родители Пера отправились на тот свет однажды зимой в одну и ту же неделю. Отец вогнал себе в ногу топор, и она загноилась. От нее пошел дурной запах и всякая такая чертовщина. Старик лежал на лавке, слабо стонал и ругался. А порой затихал и только лежал и прислушивался, так что становилось жутко на душе. Дня через два после того, как он закрыл глаза, жена его угодила в полынью. Она так плохо видела! Можно сказать, ничего не видела вообще. Пер услыхал ее крик, выскочил из избушки, схватил мать и вытащил ее из полыньи. Но она так и не смогла согреться, а потом все кончилось. Пер сколотил два гроба и закопал родителей на каменистом островке. Намаялся он; но, верно, здесь только и должны были они лежать.

Немного погодя Пер поехал по озеру в селение за мукой, и тут на него напустился старый пастор. Неужто он допустит, чтобы родители его лежали в неосвященной земле, безо всякого надгробного слова? Неужто он хочет, чтобы они прямехонько попали в ад? Пер слушал разиня рот; когда люди обрушивали на него свое многословие и смотрели ему прямо в глаза, он был беззащитен. Он почувствовал себя совсем маленьким: видно, он поступил неразумно, раз господу богу это так уж важно. И в один прекрасный день, когда давно уже стояла зима, на двор пасторской усадьбы въехали низкие сани; и возница и конь были обессилены вконец, поездка была не из веселых. А от поклажи, которую Пер привез с собой, шел такой запах, что люди разбегались. Но Пер сказал пастору, что он дело свое сделал, а пастор пусть доделывает остальное, тогда уж, видно, господу богу не к чему будет придраться…

Ясным летним вечером несколько лет спустя Пер, стоя перед избушкой, мастерил подвесной шкафчик. Ему доставляла радость всякая такая работа; радовался он и глядя на то, что выходит из-под его ножа. Он резал по дереву, сам не зная что; но кое-кто из тех, что двигались ощупью и ковыляли вокруг избушки темными ночами, облеклись теперь в плоть и кровь. И тут Пер услыхал удары весел на реке; он стал слушать и смотреть; он и не знал, что у кого-то еще в округе, кроме него, есть лодка. Лодка причалила в заводи, из нее вылезли трое мужчин и поднялись к избушке. Пер смотрел на них во все глаза; он хотел войти в избушку и запереть дверь, но продолжал стоять. Он ясно видел: не к добру это, что они сюда приехали. Иначе они бы проехали дальше; двое были из селения, они принялись разбивать палатку у самого устья реки. Третий был нездешний, какой-то городской хлыщ, долговязый и тощий; поднявшись на берег, он поздоровался с Пером. У незнакомца было узкое безбородое лицо, холодные белесовато-голубые глаза, которые он никогда не отводил в сторону, и постоянная улыбка. Он стал показывать Перу какие-то камни и спрашивать, много ли таких камней видел Пер в горах. Пер лишь пожал плечами, повернулся и пошел в избушку; чужак остался стоять, по-прежнему улыбаясь.