Норне-Гест - [24]

Звери поделили между собой лес по взаимному молчаливому соглашению; одни питались за счет других и жирели на пользу третьих, но все жили и плодились, были довольны разделом, хотя большей частью старательно избегали встречи друг с другом. Теперь они приняли в свою среду пару двуногих, первое время недоверчиво присматривались к ним, а потом равнодушно предоставили их самим себе; такое положение вещей длилось, впрочем, недолго.

В лесу один день похож на другой. На утренней заре, когда хищники вроде волка, лисы и рыси попрячутся по своим норам, на опушку и на поляны осторожно выходят олени и принимаются щипать нежную, сочную травку, несмело озираясь, осторожно поводя ушами, готовые ежеминутно броситься наутек. Набив утробу влажной зеленью, которую они наспех глотали целиком, они удаляются в свои укромные уголки в чаще леса, где весь день спокойно пережевывают свою жвачку.

Зубры вылезают из своих болот и вереницей тянутся по исстари проторенным в лесу звериным тропам; выйдя на простор, они разбредаются по долине и пасутся, полускрытые высокой травой, медленно переступая с ноги на ногу и обмахиваясь хвостом; часто на спины огромных животных садятся скворцы в поисках личинок слепней. Солнце все выше подымается по небу. Какая тишь в долине и в лесу!..

Какая тишь в долине… Никого, кроме пасущихся животных. Слышится только мерное, глухое жеванье челюстей и пыхтенье объемистых утроб… Крупные деревья на опушке растут из болотистой почвы, удобренной сгнившим валежником, хворостом и ползучими растениями, и высоко вздымают к солнцу свои пышные свободные кроны. В траве глухо гудят пчелы; луга сплошь в цветах; их целые тучи – синих, желтых, красных – несметные полчища, и в каждом венчике – по пчеле. Неумолчное гуденье, чмоканье и жеванье стоит в лесу; жара, безветрие; тени медленно меняют свои места, день идет на убыль. На зеленом дерне как будто сам собою вырастает черный бугорок свежей земли; это крот, роясь в земле, мерно выбрасывает ее наверх.

Каждое животное занято своим делом; большинство молча, и все идет хорошо, пока они молчат. Дикая свинья чавкает у терновых корней и сливовых кустов, образующих такие густые заросли, что никто, кроме свиней да ежей, не может продраться сквозь чащу. Гест с Пиль тоже сидят где-нибудь в малиннике или на дереве и тоже молчат; они никогда не разговаривают громко в лесу, потому что всякое громкое слово тотчас подхватывается и многократно повторяется хором лесных духов, которые словно Дразнятся на все лады; уж лучше помалкивать в лесу!

Над верхушками деревьев парит сарыч-мышелов, а еще выше, в самой лазури, летают аисты, ослепительно белые на фоне головокружительно высоких облаков; они стремительно описывают спиральные круги, не шевеля крыльями, словно одной силою своей воли ввинчиваясь в эфир.

В полдень лес совсем затихает, слышно только жужжанье мух да гуденье пчел. В густой тени, у подножья дуба, прилегла лань, заметно лишь ее чуткое ухо. Горлинки смолкли, утки плавают в камышах, спрятав голову под крыло. В дупле гнилого дерева сидит сова и спит, уставившись слепыми, густо оперенными глазами на дневной месяц.

Но под вечер, когда становится прохладнее, лес оживает; по звериным тропам семенят, шаркают и шелестят четвероногие, пробираясь на водопой к реке, к излюбленным местам, куда звери привыкли ходить уже столетиями. По дороге не обходится без игр и прыжков; хочется закончить длинный день хоть несколькими минутами беззаботного веселья до наступления чреватой опасностями ночи. Под высокими деревьями на траве, куда по вечерам падают лучи вечерней зари, окрашивая стволы в алый цвет, прыгают и резвятся около глухо урчащих маток оленята. Лисята приветствуют заход солнца из своих неприступных логовищ, на островках, среди болот и трясин, они кувыркаются у входа в свою нору, а мать-лиса с умилением глядит на их игры, обгладывая гусиное крылышко.

Птицы поют вечером совсем по-другому, чем днем, – они забираются на самые высокие ветви деревьев, еще озаряемые светом заходящего солнца, когда внизу уже наступили сумерки, и провожают солнце из лесу нежным, тихим свистом.

Но вот солнце зашло. Во мраке, откуда-то издалека, из-за леса, слышится протяжный, одинокий и мрачный вой; он несется как будто со всех четырех сторон сразу и будит зло во всех концах леса, словно хор проклятых лесных духов; он раздается на весь мир, сливаясь с мраком, воет на зажигающиеся в небе холодные звезды. Это волки возвещают приход ночи. Мир в лесу нарушен.

Однажды ночью в долину забежал старый, тощий волк, отбившийся от стаи и промышлявший добычу в одиночестве. Прихрамывая, он бесшумно спустился к реке по одной из боковых долин, увлекаемый смутным воспоминанием о двух розовых подростках, которые живут где-то в этих местах и на вкусно пахнущие следы которых он все время натыкался по мере приближения к реке.

Он был голоден, страшно голоден, даром что не так давно поел; но он всегда голоден, ненасытен от природы, и всю свою жизнь рыскал в поисках еды, никак не желая понять, что чем больше он ест, тем сильнее возбуждает свой неутолимый аппетит. В эту ночь какой-то внутренний голос утешал его ненасытную утробу обещаниями человечьей свежатинки.