Нормандия - Неман - [49]

Флавье сидел в кабинете Марселэна. Стоя перед командиром, Кастор пытался смириться с ним. К своему большому огорчению, он сильно сомневался, что это ему когда-нибудь удастся.

Этот человек, расположившийся здесь, был посторонним. С точки зрения воинской дисциплины Кастор понимал всю неуместность такой установки. Но ему было наплевать! Вот что хуже всего.

— Все здесь в беспорядке, — . говорил Флавье. — Вот бумаги командира: я передаю их вам. Что же касается остального…

Кастор поморщился, увидев, как тот листает досье.

— Здесь я вижу много писем Военной миссии, оставшихся без ответа.

— Командир обращал на переписку мало внимания, — отозвался Кастор.

Флавье приподнял бровь:

— В самом деле? А где архивы «Нормандии»?

— Командир их выбрасывал, — с радостью объяснил Кастор.

.— Выбрасывал! — повторил Флавье.

— Да, — подтвердил Кастор, наслаждаясь порочным удовлетворением. — Архивом для него были доска, полетная книжка каждого летчика и походный дневник… Вот это и были настоящие архивы.

— Интересно, — сказал Флавье.

Из заваливших стол бумаг он потянул к себе толстую ученическую тетрадь в черной клеенчатой обложке.

— Я пробежал этот дневник. Он… скажем так… показался мне странным! Например: «Бенуа сбил девятого фрица. Что касается девочек, то им уже потеряли счет…»

Кастор засмеялся, не открывая рта, — это было похоже на кудахтанье. Флавье продолжал, наудачу беря страницы: «Русские пришли поздравить Вильмона с девятой победой. Маркиз к концу вечера напился, как корова…» Я ни разу в жизни не видел пьяной коровы. гг-: Вас же не было тогда здесь, и вы не могли видеть маркиза! — ответил Кастор.

Флавье сделал вид, что не заметил, пожалуй, слишком уж заносчивой нотки в его голосе. Кастор ругал себя: не докатишься же ты до того, что потеряешь хладнокровие, старина! Но он не мог сдержаться: дневник «Нормандии» в руках Флавье — для него это было святотатством. Он готов был выхватить тетрадь у Флавье и уйти с нею: «До свидания, господин майор, не суйтесь в наши дела!»

— Есть и рисунки, — сказал Флавье. — Я бы даже сказал — карикатуры…

— На память, — объяснил Кастор. Он указал пальцем на рисунок, который созерцал Флавье. — Вот, например, господин майор, это лейтенант Дюпон… Погиб над орловским аэродромом!..

— Я никогда не видел ничего подобного в походных дневниках эскадрилий, — обрезал Флавье.

— Всего остального вам тоже никогда не приходилось видеть! — парировал Кастор.

Флавье поднял на него два зрачка — совершенно лишенные выражения глаза. Он увидел мрачный взгляд, горевший яростью, дрожащие губы, глубокую складку между бровями, небритые щеки.

— Я попросил бы вас, лейтенант, бриться ежедневно. Мы — подразделение, находящееся за границей. Мы должны производить хорошее впечатление.

— До сих пор оно никогда не было плохим, — возразил Кастор.

Ему вдруг захотелось чем-то задеть эту глыбу непонимания, поставленную здесь перед ним, в этом кабинете. Должны же быть у Флавье уязвимые места; не может быть, чтобы до него нельзя было добраться. Если он защищается такими унтер-офицерскими приемами, если он скрывается за такими ничтожными уловками, значит, и он уязвим.

Кастор сделал над собой огромное усилие, пытаясь вернуть самообладание, и примирительным тоном сказал:

— Господин майор, «Нормандия»… нужно понять… это не такая эскадрилья, как другие…

— В армии, — перебил его Флавье, — не существует особых частей.

Тогда Кастор с ужасом понял: то, что он принял за уловки, имело в действительности капитальное значение. Побреется он или нет, будут или нет в дневнике карикатуры, могут или не могут коровы быть пьяными — причиной всех разногласий были самые принципы Флавье. Он почувствовал, как его охватывает паника: «я говорю по-русски и по-французски, но я не понимаю языка Флавье». Их разговор был столь же безрезультатен, как диалог глухих. Для Флавье эта тетрадь была всего лишь пачкой ненужной бумаги, для него — целым годом жизни, самым страшным и самым прекрасным. Майор видел лишь беспорядок и недисциплинированность там, где для него, Кастора, вновь открывались картины проведенных боев, вспоминались надежды и тревоги, их неудачи и победы, тоска по родине и погибшие товарищи. Орел! Что значит для Флавье Орел? Он ничего не разделил с ними, ничего не ждал, ничему не радовался. И изменения почерка в тетради также для него ничего не значили. Сначала шли мелкие с нажимом буквы Леви, убитого над Витебском. Затем большие узкие буквы Дюпона, погибшего над Орлом. Сейчас это были элегантные, четкие округлые буквы Леметра… «Он, очевидно, считает, что разные почерки в дневнике — просто небрежность», — злобно думал Кастор. Дьявол толкнул его спросить:

— Я надеюсь, что вы, господин майор, не считаете наши досье чересчур запутанными? Командир Марселэн требовал секретаршу, по возможности блондинку, чтобы привести их в порядок. К сожалению, она так и не появилась. К сожалению — со всех точек зрения! *

Флавье подавил гримасу раздражения. С момента своего прибытия в «Нормандию» он чувствовал, как земля шевелится у него под ногами. Ничто здесь не было похоже на то, к чему он привык. И он быстрее понял самолеты, чем людей. Этот спор с Кастором был ему неприятен. Он уважал Кастора, как уважал большинство летчиков «Нормандии», как восхищался Мар-селэном, хотя и не одобрял его методы. Ему казалось, что он и эти. загадочные существа никогда не найдут общего языка. Самое скверное было то, что он не мог опереться даже на новичков. Большинство из них влилось так поздно в ряды «Нормандии» только потому, что раньше они не могли этого сделать. У него же были совершенно иные причины…