Нормальные люди - [58]

Несколько секунд они стояли молча, разглядывая зал. Хелен откашлялась и сказала воспитанно: Эрик, прими мои соболезнования. Эрик повернулся и этак галантно ей кивнул. Опять осмотрел зал. Да, трудно поверить, сказал он. А потом налил себе из чайника у них за спиной чашку чая. Молодец Марианна, что приехала, заметил он. Она ведь, кажется, в Швеции или где-то еще.

Да, там, сказал Коннелл. Приехала на похороны.

Здорово она похудела, да?

Эрик сделал из чашки большой глоток, причмокнул губами. Марианна, закончив разговор с кем-то из гостей, двинулась в сторону чайного подноса.

А вон и она сама, сказал Эрик. Ты молодчина, что приехала аж из самой Швеции, Марианна.

Она поблагодарила его и стала наливать чай в чашку, добавив, что очень рада его видеть.

А ты с Хелен знакома? – спросил Эрик.

Марианна поставила чашку на блюдце. Ну разумеется, сказала она. Мы же все вместе учимся.

И все дружите, полагаю, сказал Эрик. В смысле никакой ревности.

Слушай, язык не распускай, сказала Марианна.

Коннелл наблюдал, как Марианна наливает чай, улыбается, произносит это «язык не распускай», – и его поразила ее естественность, та легкость, с которой она двигалась по жизни. В школе все было не так, скорее даже наоборот. В те времена это он, Коннелл, всегда знал, как себя вести, а Марианна вечно попадала в неловкое положение.

После похорон он плакал, но при этом ничего не чувствовал. В десятом классе, когда Коннелл забил гол за школьную футбольную команду, Роб выскочил на штрафную площадку и обнял его. Он выкрикивал его имя, а потом принялся целовать его в голову дикими, неистовыми поцелуями. Гол был первый, до конца матча еще оставалось двадцать минут. Но для них это было тогда самой важной вещью в мире. В повседневной жизни их заставляли тщательно скрывать свои чувства, загонять их внутрь и не давать им много места, поэтому даже такие малозначительные события приобретали безумную, устрашающую значимость. По ходу футбольных матчей допускалось касаться друг друга и даже плакать. Коннелл по-прежнему помнит, как Роб стиснул ему предплечья. А на выпускном вечере Роб показал те фотографии Лизы, голышом. Одобрение окружающих казалось Робу невероятно важным: чтобы про него хорошо думали, чтобы его уважали. Ради успеха в обществе он предал бы любого друга и отплатил бы злом за добро. Коннелл не имел права его за это осуждать. Он бы и сам поступил так же или даже хуже. Он всего лишь хотел быть нормальным человеком, скрывать те свойства своего существа, которые самому ему казались постыдными и смущающими. А то, что вести себя можно и по-другому, он узнал от Марианны. После этого жизнь изменилась, он, видимо, и сам не понимал, насколько сильно.

Вечером после похорон они с Хелен лежали у него в комнате, в темноте, но не спали. Хелен спросила, почему он не познакомил ее со своими друзьями. Говорила она шепотом, чтобы не разбудить Лоррейн.

Я же познакомил тебя с Эриком, сказал Коннелл.

Только после того, как он сам об этом попросил. И, если честно, по-моему, тебе не очень этого хотелось.

Коннелл закрыл глаза. Дело же было на похоронах, сказал он. В смысле человек умер. Мне кажется, не самое подходящее место для знакомств.

Знаешь, если ты не хотел, чтобы я сюда ехала, не звал бы, сказала она.

Он медленно вдохнул и выдохнул. Ладно, сказал он. Я жалею, что я тебя позвал.

Она села рядом с ним в постели. Ты это о чем? – сказала она. Ты жалеешь, что я пошла с тобой?

Нет, я сожалею, что создал у тебя ложное представление о том, как оно там будет.

То есть ты вообще не хотел брать меня туда?

Если честно, я и сам не хотел там находиться. Прости, если тебе было муторно, но это, типа, все-таки похороны. Не знаю, чего ты ждала.

Она резко вдохнула через нос, он услышал.

На Марианну ты успел обратить внимание, сказала она.

Я на всех успел обратить внимание.

Но, согласись, ее ты был особенно рад видеть.

Хелен, да какого хрена, сказал он тихо.

Что?

Почему, если мы в чем-то расходимся, ты всегда об этом? У нас только что друг покончил с собой, а ты выговариваешь мне насчет Марианны? Ты это серьезно? Ну да, я рад был ее видеть – я что, после этого чудовище?

Ответ Хелен не проговорила, а тихо прошипела. Я очень сочувственно отнеслась к твоему горю, ты сам это знаешь, сказала она. И что, после этого я должна делать вид, что ничего не замечаю, когда ты прямо на моих глазах таращишься на другую женщину?

Я на нее не таращился.

В церкви – таращился.

Ну, не специально, сказал он. Уж ты мне поверь, в церкви атмосфера была не очень сексуальная. Гарантирую.

А почему ты всегда так странно себя ведешь в ее присутствии?

Он нахмурился – он так и лежал с закрытыми глазами, лицом в потолок. В ее присутствии я веду себя самым нормальным для себя образом, сказал он. Наверное, я просто такой вот странный.

Хелен ничего не ответила. Просто легла с ним рядом. Прошло две недели – и все кончилось, они расстались. К этому времени Коннелл уже так измучился и исстрадался, что даже не знал, как на это реагировать. Чего только с ним не происходило: приступы плача, панические атаки, – но ему казалось, что все это находит на него извне, а не порождается внутри. Внутри он вообще ничего не чувствовал. Он напоминал продукт из морозилки, который слишком быстро разморозили: снаружи он уже оттаял, а внутри еще – кусок льда. Получалось, что ведет он себя эмоционально, как никогда, а чувствует при этом меньше обычного или совсем ничего.