Нормальные люди - [57]

А, говорит он. Понятно.

А ты набрал сорок три балла.

Да. Понятно.

А значит, мы имеем дело с достаточно серьезной депрессией, говорит она. Как тебе кажется, это совпадает с твоими собственными ощущениями?

Коннелл снова трет глаза. И выдавливает из себя негромкое: Да.

Я вижу, что у тебя крайне негативное самоощущение, посещают мысли о самоубийстве. У нас принято к этому относиться всерьез.

Понятно.

После этого она начинает описывать варианты лечения. Говорит, что ему нужно сходить к университетскому терапевту, обсудить возможность приема препаратов. Как ты понимаешь, я выписывать рецепты не имею права, говорит она. Ему делается не по себе, он кивает. Да, это я знаю, говорит он. И продолжает тереть глаза, их саднит. Она предлагает ему стакан воды, он отказывается. Она начинает задавать вопросы про семью, про мать – где она живет, есть ли у него братья и сестры.

А девушка или друг на данный момент имеются? – спрашивает Ивонна.

Нет, говорит Коннелл. Сейчас совсем никого.

Хелен приехала с ним в Каррикли на похороны. Утром перед службой они молча одевались у него в комнате, сквозь стену доносилось гудение фена Лоррейн. Коннелл надел свой единственный костюм, который купил в шестнадцать лет к первому причастию двоюродного брата. Пиджак стал узковат в плечах – он почувствовал это, когда поднял руки. Ощущение, что он ужасно одет, было неприятным. Хелен сидела перед зеркалом и красилась, он встал сзади, чтобы завязать галстук. Она подняла руку, дотронулась до его лица. Очень хорошо выглядишь, сказала она. Его это по непонятной причине разозлило, как будто она сказала что-то совершенно бесчувственное, пошлое, – он не ответил. Тогда она уронила руку и пошла надевать туфли.

Они остановились в церковном притворе, Лоррейн заговорила со знакомой. Волосы у Коннелла намокли под дождем, он то и дело приглаживал их, не глядя на Хелен, ничего не говоря. А потом сквозь открытую дверь церкви он увидел Марианну. Он знал, что она собирается приехать из Швеции на похороны. В дверном проеме она казалась очень худой и бледной, в черном пальто, с мокрым зонтом. После Италии он ее еще не видел. Ему показалось, что она стала почти бестелесной. Она повернулась к стойке у дверей, поставила туда зонт.

Марианна, сказал он.

Сказал вслух, даже не подумав. Она подняла глаза, увидела его. Лицо ее напоминало маленький белый цветок. Она обвила руками его шею, он крепко прижал ее к себе. Одежда Марианны пахла ее домом. В последний раз, когда они виделись, все было нормально. Роб был жив, Коннелл мог в любой момент послать ему сообщение или даже позвонить, поговорить по телефону – тогда это было возможно, еще возможно. Марианна коснулась рукой макушки Коннелла. Все стояли и смотрели на них, он это чувствовал. Когда стало понятно, что больше так нельзя, они отстранились друг от друга. Хелен торопливо погладила его по руке. Гости входили и выходили, с плащей и зонтов на пол беззвучно стекали капли.

Пойдем принесем соболезнования, сказала Лоррейн.

Они встали в очередь, чтобы, как и другие, пожать руки родным Роба. Его мама, Айлин, просто неумолчно рыдала, это было слышно с другого конца церкви. Когда очередь продвинулась наполовину, у Коннелла уже дрожали ноги. Было бы легче, если бы рядом стояла Лоррейн, а не Хелен. Ему казалось, что его вот-вот вывернет. Когда до него наконец дошла очередь, отец Роба, Вэл, вцепился ему в руку и сказал: Коннелл, молодчина. Слышал, ты отлично учишься в Тринити. Ладони у Коннелла были мокрые – хоть выжимай. Примите мои соболезнования, выдавил он пискляво. Самые искренние. Вэл не выпускал его руки и смотрел ему прямо в глаза. Славный парнишка, сказал он. Спасибо, что пришел. На этом все кончилось. Коннелл сел на первую подвернувшуюся скамью, его трясло. Хелен села рядом, она выглядела смущенной, то и дело одергивала подол юбки. Подошла Лоррейн, дала ему бумажный носовой платок, он вытер лоб и верхнюю губу. Лоррейн сжала его плечо. Порядок, сказала она. Ты свое дело сделал, расслабься. А Хелен отвернулась, как будто ей было за него стыдно.

После отпевания все отправились на кладбище, потом – в Таверну, где в бальном зале пили чай и ели бутерброды. За барной стойкой девушка из их школы, на класс младше, в белой блузке и жилетке, разливала пиво. Коннелл налил чашку чая Хелен, другую себе. Они стояли у стены, рядом с чайными подносами, пили и молчали. Чашка Коннелла дребезжала на блюдце. Подошел Эрик, встал с ними рядом. На нем был блестящий синий галстук.

Как жизнь? – сказал Эрик. Давно не видались.

Да, верно, сказал Коннелл. Сколько времени прошло.

А это кто? – сказал Эрик, кивнув в сторону Хелен.

Хелен, сказал Коннелл. Хелен, это Эрик.

Эрик протянул руку, Хелен ее пожала, вежливо удерживая чайную чашку в левой, – лицо ее напряглось от усилия.

Девушка твоя, да? – сказал Эрик.

Хелен, глянув на Коннелла, кивнула и ответила: да.

Эрик отпустил ее руку и ухмыльнулся. Ты, я гляжу, дублинка, сказал он.

Она растерянно улыбнулась и сказала: да, верно.

Видимо, это из-за тебя он больше к нам ни ногой, сказал Эрик.

Не из-за нее, из-за себя, сказал Коннелл.

Да я так, дразнюсь, сказал Эрик.