Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль - [11]

— Смотри, что там…

Парень снял её с парапета, перегнулся.

Внизу плавала, тёрлась о гранит разбухающая норма.

— Кирпичик какой-то, Лень…

— Слушай, да это же норма.

Лицо парня стало серьёзным.

— А как же она здесь?

— Не знаю. Может, потерял кто.

— Не может быть.

— Чёрт его знает. А может, сволочь какая-то выбросила.

— Ты думаешь?

— А что! Вон в газете писали — один тип в урны выбрасывал. Завернёт в бумагу — и в урну.

— Ничего себе. Лень, а может, утонул кто, а?!

— Как?

— Да так! А норма всплыла!

— Да что ты. Глупости.

Парень разглядывал норму:

— Знаешь, надо б сказать милиционеру.

— А где ты найдёшь его?

— Проезжали когда, на перекрёстке стоял.

— Ааааа. Точно. Это ж рядом, пошли.

— Место заметить только.

Зашагали, взявшись за руки.

За мостом на перекрёстке прохаживался милиционер. Он был в длинной клеёнчатой накидке, полосатая палочка торчала из рукава.

Подошли. Парень заговорил:

— Товарищ милицанер, там вон мы увидели прям в воде, возле поворота, ну, где аллейка, там норма плавает чья-то…

— В воде? — переспросил милиционер.

— Ага.

— Точно норма? Не ошиблись?

— Точно, точно! — Девушка тряхнула головой. — Мы шли, в воду глядели, а она плавает.

— Близко от берега?

— Прямо у самого у гранита.

— И плавает?

— Плавает!

— Ну смотрите…

Милиционер отвернул полу накидки, поднёс ко рту микрофон на скрученном шнуре:

— Шестой, шестой… Саш, это Савельев с восемнадцатого… слушай, тут вот ребята норму в воде видели. Возле аллеи, ну, где поворот на ярмарку. К берегу прибило её. Ага. Скажи на станцию, пусть катер вышлют.

Он спрятал микрофон:

— Спасибо, ребята.

— Да не за что.

Парень с девушкой отошли.

Минут через пять на реке затарахтел катер, приблизился к набережной и медленно двинулся вдоль. Рядом с водителем в катере сидел милиционер.

В надвигающейся темноте норму разыскали с трудом. Она разбухла, частично развалилась.

Водитель осторожно упёрся носом катера в набережную, милиционер свесился с капроновым сачком, подцепил норму и потряс над водой:

— Четвёртый случай за два дня. Надо же!

Водитель закурил, кинул спичку за борт и стал отчаливать, разворачиваясь:

— Ну и что, не нашли?

— Найдём, — бодро кивнул милиционер и стал перекладывать норму в приготовленный бумажный пакет, — найдём, никуда не денутся…

— Мамуля! — Вовка загремел цепочкой, открыл дверь, бросился Юле на шею и повис: — Мамулька!

— Вовка! Упаду… — Юля согнулась, растопыря руки с авоськами. Вовкины ноги коснулись порога.

— Отпусти… Володя… задушишь.

Вовка отпустил, вцепился в авоську:

— Купила? Мороженое?

— Нет. Лучше. Пирожное.

— Правда?! Много?

— Нам хватит.

Они вошли в коридор. Юля стала раздеваться, Вовка, изогнувшись, потащил авоськи на кухню.

— Осторожней, там в красной яйца сверху. — Юля скинула туфли, сунула уставшие ступни в тапочки. — Оооо… хорошо-то как… Папа не звонил?

— Не-а.

Вовка разбирал авоськи.

— А тетя Соня не заходила?

— Не-а.

Юля вошла в спальню, сняла платье через голову, повесила в шкаф. Надела халат, крикнула:

— Ты ел что-нибудь?

— Чай пил.

— А котлеты с рисом не ел?

— Не-а.

— Почему? Я же специально оставляла.

Юля вошла на кухню.

— Да не хотелось, мам.

— Это непорядок. Иди мой руки.

— Я мыл уж, мам.

— Неправда. Иди, не обманывай.

Вовка убежал в ванную.

Юля нарезала свежего хлеба, поставила греться котлеты с рисом и чайник. Вовка вернулся, показал ей ладошки и сел напротив, болтая ногами. Юля убрала яйца и творог в холодильник, яблоки высыпала в раковину, пирожные разложила на коричневом блюде. Со дня авоськи достала норму, разрезала пакетик ножницами, положила подсохший комок на блюдечко.

Блюдечко поставила на стол.

— Во, засохшая какая. — Вовка потрогал норму пальцем. Под тёмно-коричневой корочкой чувствовалось мягкое содержимое.

— Не трогай. — Юля сняла шипящую сковороду с котлетами и рисом, поставила на кружок перед Вовкой. — Ешь.

Болтая ногами, Вовка насадил котлету на вилку и стал дуть на неё.

— Сядь нормально, не балуйся. — Юля набрала воды в стакан и принялась есть норму чайной ложкой, часто запивая водой.

Вовка жевал котлету:

— Мам, а зачем ты какашки ешь?

— Это не какашка. Не говори глупости. Сколько раз я тебе говорила?

— Нет, ну а зачем?

— Затем. — Ложечка быстро управлялась с податливым месивом.

— Ну, мам, скажи! Ведь невкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.

— Я кому говорю! Не смей!

Юля стукнула пальцем по краю стола.

— Да я не глупости. Просто, ну а зачем, а?

— Затем.

— Ну, мам! Ведь не вкусно.

— Тебе касторку вкусно было пить? Или горькие порошки тогда летом?

— Не! Гадость такая!

— Однако пил.

— Пил.

— А зачем же пил, если не нравилось? Не сыпь на колени, подвинься поближе…

— Надо было… Живот болел.

— Вот. И мне надо.

— Зачем?

— Ты сейчас ещё не поймёшь.

— Ну, мам! Пойму!

— Нет, не поймёшь.

Юля доела норму, запила водой и стала есть из одной сковороды с Вовкой.

— А может, пойму, мам!

— Нет.

— Ну это чтоб тоже лечиться от чего-нибудь?

— Не совсем. Это сложнее гораздо. Вот когда во второй класс пойдёшь, тогда расскажу.

— Аааа, я знаю! Это как профилактика? Уколы там, перке разные? Эт тоже больно, но все делают.

— Да нет… хотя может быть… ты ешь лучше, не зевай…

— А я, когда вырасту, тоже норму есть буду?

— Будешь, будешь. Доедай рис.