Нора - [22]

— Господи! Дай доброго здоровья моим детям, и их детям, и всем их потомкам, сколько их есть на Твоем свете. Пошли доброй жизни всем моим женщинам, которые живы. Упокой души тех моих детей, что Ты по милосердию забрал себе: от Ханоха, которого я не помню уже — в Твоей книге написано обо мне, что я зачал его до потопа, нo я не знаю даже имени его матери — и до Тилэ, умершей два месяца назад — я хорошо помню, как зачал ее в Белоруссии от Бейлы Шойшвиной. Упокой душу моих добрых родителей Адама и Хаввы, моего брата Шитха и сестер, которых я не помню. И если люди не оболгали меня, если был у меня брат Абиль и я лишил его жизни — упокой его душу и прости меня за этот грех. Смилостивься, ведь я был подобен зверю, и нету тех дней в моей памяти.

В этот момент системный администратор К. слышит голос. Он часто слышит разные голоса, и его это не удивляет. Он сдерживается и договаривает слова молитвы, только потом спрашивая:

— Кто по мою душу на этот раз?

«Я пришла к тебе, чтобы ты помог» — говорится ему из пространства. «В тебе одном из живущих на земле нет моей крови; нo ты отпел и похоронил моего внука Ярхибдему. Я принесла тебе еще одно тело»

— Дорогая, прости, но — посмотри: вот это компьютер. Я работаю на компьютере. Это моя профессия. Разве я могильщик?

«Не пустословь. Я давала тебе любовь тысяч женщин. Я сделала твою жизнь легкой, хотя тебе была предусмотрена вечная кара. Ты не откажешь мне. Взгляни! Вот моя дочь, белокурая Каат. Она плясала перед тобой, когда поверхность земли обнажилась от вод».

— Да знаю я ее, знаю… Но как? Она же не могла умереть!

«Ее погубили сегодня те, для кого красота не имела значения. Только так можно было ее погубить; так и погубили. Ты ее отпоешь?»

— Спрашиваешь.

«Похоронишь?»

— Конечно.

«Я не беспокоюсь более. Прощай».

— Прощай, Лилит.

Голос больше не слышен. Тело упрятано в фургон: когда администратора К. сменят на посту, он поедет и сделает все, что надо. А пока можно заняться другими делами: например, компиляцией ядра операционной системы с красивым названием «Солярис»…

3. Русский язык хитрый

На кровати валялись: телефон с длинным шнуром, косметичка с облупленной крышкой, кошка с длинным хвостом, тарелка из-под мусаки (остатки соуса помянутая кошка потребляла с большим удовольствием), вилка с пластмассовой ручкой (изначально она была в тарелке, нo в результате кошкиных манипуляций возлежала на простыне; впрочем, вылизана вилка была дочиста той же кошкой, так что за простыню можно было не беспокоиться), одежда верхняя и не совсем (из благочестия от подробностей воздержимся), рукопись романа «Приключения программистки Маруси», прерванная на описании гибели атамана Падулия, стрелой пронзенного, и сама автор романа. Последняя распласталась на кровати по диагонали на всех описанных предметах (исключая тарелку и кошку, нo включая вилку) и читала задранный вверх двумя руками «Понедельник начинается в субботу». Официально (отговорка для самой себя) это называлось «вообще-то я пишу, нo сейчас освежаюсь для вдохновения». Под кроватью валялись тапки, ручка (которой, собственно, писался роман) и Евгений Замятин в виде неполного собрания его сочинений. «Прочти Евг. Замятина: он наш», написал Марек в последней эпистоле, и Нора, потратив всего четыре дня на «доставание», обзавелась «Избранными произведениями». Спорить не приходилось: Замятин действительно наш, нo отдыхалось лучше со Стругацкими.

Надо было напрячь волю и встать, нo не ради продолжения романа, а ради добавки мусаки, которой очень захотелось. Мелко рубленное мясо между двумя ломтями баклажана, под соусом, греческое лакомство. Нора могла бы такое приготовить и сама, нo эту мусаку занес Алеко, веселый и вечно хмельной старик без переносицы. «Кормись, невестка», сказал он. «Геннадий привет передавал». Это значило, что с утра он был на кладбище. Алеко не любил Нору, потому что она на Генину могилу никогда не ходила. «Да я же боюсь, Алексей Ставрович!» «А чего нас, мертвяков, бояться?» — отвечал он и заливался смехом. Он действительно считал себя мертвяком. Его Россия исчезла вместе с сыном, и смешалась с никогда не виденной Элладой предков. Весь мир живых для него существовал в призрачной дымке, готовый в любой момент исчезнуть окончательно. Может, потому он и прикармливал поганую невестку.

Она вдруг поняла, что, пока она думала о свекре, кто-то за окном сказал «Нора», и не один раз. Она выглянула в окно, и вздрогнула: на уровне четвертого этажа, ни за что не держась, парил маленький человечек. «Карлсон прилетел», почти спокойно подумалось вдруг.

Маленький человечек открыл рот и сказал «Нора». Его голос заглушался стеклом, но был слышен хорошо, хотя он и не кричал. Было немного похоже на сказку, поэтому Нора подошла к окну без всякого страха. Оно еще не было заклеено на зиму — все некогда. Она потянула ручку и открыла окно, впуская холод, запах дождя и голос незнакомца.

— Пусти, я из Москвы, от Соранского.

Ставень открылся до упора, и Александр Нгоньма оказался в доме. Серой рукой проворно задрал Норину голову вверх, потрогал — даже дернуться не успела — мочки ушей, пощелкал по шее. Покачал головой: