Номер 411 - [11]

Пришла весна, и единственный финал, до которого я додумалась, выглядел так: дом, весь белый внутри и снаружи, зимний пейзаж, удерживающий нас в своём снежном безмолвии. Мы работаем бок о бок за одним столом, с дымящимся кофейником перед нами и музыкой под сурдинку, каждый, склонившись над собственным ноутбуком. Мы будем жить в одном доме и спать в одной постели и, быть может, заведём ребёнка. Мальчика с твоими глазами и моей улыбкой. Сладостные и беспредметные грёзы, абсолютно противоречащие благоразумию, если учесть то, что я всегда ненавидела спать в одной постели с кем-либо и никогда не хотела иметь детей. Но разве не иррациональные грёзы — ведь ты тоже так считаешь — питают ненасытную любовь?

Движение всех тех поездов, на которые я садилась, чтобы приехать к тебе, и всех тех, на которые садился ты, чтобы приехать ко мне, было перемещением во времени: вперёд к новой жизни или назад, к жизни предыдущей, и то, что для тебя было жизнью новой, для меня было старой, с обратным знаком. Я переводила дух в твоём городе, а ты не чаял сбежать из него. Зато ты отдыхал в моем доме, а я в нем задыхалась.

В соседней комнате — двое: хотя они не разговаривают, это ясно вытекает из шумов, которые одновременно доносятся из ванной и из угла комнаты. Там ещё ребёнок. Ребёнок грудной, время от времени он плачет. Монотонный тихий плач, который мгновенно стихает. Я представляю себе, как его мать достаёт из кофточки грудь, засовывает сосок между губ младенца, медленно укачивает, шепчет ему что-то, поглаживая по головке. Его отец валяется на кровати, наверное, в одних трусах, задрав вверх босые ноги, и смотрит телевизор. Голоса, рекламные джинглы, репортажи футбольных матчей, информационные выпуски, эстрада. Он без конца перескакивает с канала на канал. Плач ребёнка и бормотание женщины похожи на звуки из телевизора: безразличные, бессодержательные, как рокот мотора проезжающего по улице автомобиля.

Кто эти люди, что обитают в соседней комнате, от которых меня отделяет тонкая стенка из гипсокартона? Как так случилось, что мы совсем рядом, едва не касаемся друг друга, но ничего друг о друге не знаем и никогда не узнаем? Я делю с незнакомцами мою интимную жизнь, могу слышать их, когда они принимают ванну, разговаривают, едят, занимаются любовью, но даже понятия не имею, как их зовут. Что делают в этой жизни. Кто они такие. Мне известны их привычки, но я не знаю их. Ведь и они могут слышать меня? — задаю я себе вопрос. В какой-то момент они замирают, задерживают дыхание, пытаясь расшифровать мои движения по комнате. Переход от кровати к ванной, повторяющийся щелчок почти высохшей зажигалки, шарканье мокрых резиновых шлёпанцев по полу. Что я сегодня одна, должно быть, им тоже понятно. Как и то, что я — женщина. Движения женщины в комнате отличаются от движений мужчины. Я, по крайней мере, смогла бы отличить их.

Дни проходят, за этой стеной они похожи один на другой, судя по тому, что мне дано понять. Я начинаю придумывать историю. Я никогда не встречала их на лестничной площадке, их дверь никогда не открывается, но всякий раз, как я вхожу в отель, шумы, а следовательно и обитатели, производящие их, по-прежнему там, за стеной. Звуки посуды во время обеда. Постоянно включённый телевизор. Плачущий ребёнок. Женщина, поющая колыбельную. А вчера ночью я услышала голос мужчины. Это меня поразило, словно выстрел в тишине. Мрачный голос, говоривший на южном диалекте, и очень быстро. Иногда он делал паузы, потом продолжал. Я ничего не могла понять, ни единого слова: только оттенки звуков и общую атмосферу.

Я увидела перед своим внутренним взором мужчину, укрывшегося в номере отеля со своей семьёй. Быть может, он получил увольнительную из тюрьмы в качестве награды за примерное поведение с условием не покидать комнаты на весь период действия отпуска? Или сбежал? Факт. Этот человек скрывается от правосудия. Устроил себе на несколько дней имитацию нормального существования, со своей женщиной и своим ребёнком, воссоздав в номере отеля подобие семейной жизни, с регулярным питанием, телевизионными программами и кормлением новорождённого.

Ночью эти двое занимались любовью, и ребёнок не плакал. Я их немного послушала, в какой-то момент заткнула уши берушами и погрузилась в сон. На следующий день, когда я вышла, дверь в их номер была распахнута. Горничная, наклонившись над кроватью, стелила новую простыню. Тележка с мётлами, полотерной щёткой и моющими средствами перекрывала дверь, но мне все равно удалось понять, что в номере нет человеческого присутствия, только кровать с наматрасником, заляпанным пятнами выцветшей крови, столик, придвинутый к стене, стулья и занавеска с жёлто-зелёными ромбами, похожая на ту, что висит в моем номере. Они уехали, рассеялись, словно дым, и мне никогда не узнать, какие у них были лица.

Во время второй нашей встречи, состоявшей из прогулки, на которой ты сказал мне, что тебе нечего дать женщине, мы шли парком вблизи вокзала твоего города. В парке висело постановление коммунального совета, запрещавшее есть и распивать напитки, и где, несмотря на запрет, все продолжали есть и пить, мы это видели. Мужчины и женщины, болтавшие на разных языках, доставали бутерброды, завёрнутые в фольгу, передавали друг другу банки с пивом и обменивались информацией о рабочих местах, о кроватях в наём, о возможностях заработать и многом ином, что наполняло смыслом их день и жизнь.