Nomen Sanguinis. Имя крови - [31]

– И сколько же ей пришлось приходить в себя после этого?..

– Пару месяцев, мы подтерли ей память, погрузили в «аквариум», а потом продолжили. Вечный, к сожалению, умер.

– Скорее всего, мучительно? – Гвинн не стал дожидаться кивка. – И чью же кровь ты ей влил?

– Кто знает. Мы даже не были уверены до конца, что это кровь. Мы нашли ее, черную и смоляную, в коллекции одного из ценителей Древнего Египта, чьи предки разворовывали пирамиды.

Гвинн уткнулся лицом в руки.

– Вы – идиоты.

– Скажи мне почему, – не демонстрируя недовольства, проговорил Годвин.

– Я скажу, потому что, надеюсь, что это заставит тебя отказаться от твоих планов. Это кровь не ее Древнего. Чужая кровь могла взорвать каждую из ее клеток, вывернуть наизнанку. И за то, что она выжила, стоит благодарить, видимо, Деотерию и ее опыты. Через много столетий ее потомок выдержал, но это не значит, что выживут другие… – Гвинн помолчал. – И ты об этом знаешь, потому что видел, как они не выживают. – Он выделил слово «как» и помолчал.

– В твоих силах пройти этот путь к победе или поражению со мной и заодно защитить ее, если уж она так ценна для тебя. Подумай об этом. Я дам тебе время.

– То есть ты не откажешься от задуманного?

– Нет!

Эрл пошел к выходу.

– Инквизиция. Я понял, почему ты отдал им контейнеры, отец. – Годвин остановился. – Они думают, что у них древняя кровь, но ты им отдал ту смесь, что создал из крови Алии? Поэтому у упырей тот же поломанный ген, что и у нее. Ты не мог не понимать, что они наплодят упырей и выпустят их в мир, подкидывая опасную игрушку Инквизиции, которую те с радостью схватили. Война меняет мир. Война создает героев в их блеске и славе. Война уничтожает слабых. Война меняет политическую расстановку сил. Война отвлекает всех от того, что ты делаешь на самом деле.

– Займи правильную сторону, пока не поздно, сын.

– Да, отец. Кажется, мне наконец придется сделать выбор.

– Смотри только не перехитри сам себя, трикстер[2], и надеюсь, не надо объяснять, что твоя Алия станет самым желанным подопытным объектом во всех лабораториях мира, если хоть что-то из этого разговора всплывет. – Эрл вышел. Гвинн остался сидеть, в задумчивости глядя на старые стены.

…Гвинн стоял на пепелище, его глаза болели от света, дыма и копоти. Крепостные стены обвалились, и донжон чернел на фоне неба, создавая иллюзию, будто кто-то там в дыму простер в мольбе руки вверх. Гвинну казалось, что он заходится криком и это должно быть слышно. Но то было лишь внутри него. В мире все дышало тишиной и спокойствием. О произошедшем напоминало лишь теплое, чуть пованивающее пепелище.

Гвинн видел, как его мать сражалась, возглавив последних из преданных ей Истинных и Вечных, и как она сгорела на солнце, прикованная к стене своего же замка. Она обернулась туда, где под защитой оставшейся крыши стоял ее сын, которого крепко держал за плечо эрл Годвин. Мать улыбнулась ему почерневшими губами и спела несколько строк колыбельной, которую он любил в детстве. Это было так давно – до того, как эрл Годвин вырвал его из рук матери, доставил в свой замок и приказал выбить, по его выражению, всю дурь, что жена внушала сыну и тем ухудшила и так с рождения испорченное. Так и сказал испуганному плачущему ребенку и слугам, держащим его. Из него выбили, и не раз. И он научился больше не плакать, даже оставшись один, не позволял себе этого. Он отлично запомнил науку о стойкости, как называл ее эрл. Сломанные кости долго срастаются у юных Истинных, которые еще не пробовали вкуса человеческой крови.

Гвинн подумал, что сейчас уж точно заплачет, но глаза были сухими. Он сжал губы и даже не дрогнул, когда ветер подхватил пепел – все, что осталось от матери.

Гвинн не помнил, что делал дальше, наверно, просто стоял на одном месте до ночи. С наступлением темноты он прошел к месту казни и, сев на колени, погрузил руки в еще теплый пепел.

Великий эрл Годвин привел его сюда для того, чтобы показать, как наказывают мятежников. «Дурную кровь, как и ты», – сказал он, и в глазах отца Гвинн прочел презрение. Впрочем, как и всегда, когда эрл смотрел на него. Гвинн знал, что не оправдал надежд отца – сурового воина, чья сила подчиняла любого. Он много лет стремился к тому, чтобы отец гордился им, упражняясь под надзором Эгиля, изучал науку войны, старался найти в себе силы крови отца, но у него ничего не получалось. Гвинн больше любил шалости и проказы и был хорош в них, иногда заставляя шумное застолье клана отца ухохатываться над его выходками. Это не нравилось эрлу. «Вина его матери, – говорил эрл приближенным. – Ее кровь. Я сомневаюсь, есть ли в нем что-то от меня». Гвинн слышал эти разговоры и пытался разбудить в себе злость на мать за дурную кровь, но не мог, потому что помнил ласковые руки, щекочущие его, пока он хохотал, теплые губы, которыми она касалась его щеки, нежный голос, что пел ему колыбельную.

Как и она, Гвинн не любил войну, поединки и сражения, как и ей, ему были по душе смех и радость, хорошие истории и веселье, как и она, он умел помогать другим и направлять людей. Он помнил, что его мать лечила, и пытался сам, но силы пока не проснулись, так что он начал изучать записи и древние свитки и радовался, когда видел пометки, сделанные ее рукой.