Номах (Журнальный вариант) - [4]
— Ладно, ладно. — Батька успокаивающе поднял ладонь. — Щусь, он у тебя под Текменевкой сколько народа положил?
— Да душ пятьдесят на тот свет переправил.
Батька нехорошо улыбнулся.
— Так что ж? Моего слова вам мало? — крикнул он в дверь и, снова не дождавшись ответа, заявил: — Тогда я снимаю свои гарантии.
Он последний раз стукнул рукоятью револьвера по броне.
— Молитесь, золотопогонные.
Оправил ремни, тряхнул головой и сквозь сжатые зубы произнес:
— Дрова. Под днище, сверху, вдоль бортов. Засыпать его дровами и поджечь.
Три тачанки и еще бойцов десять пешими несколько раз отправлялись к видневшемуся вдалеке лесочку и натащили кучу сушняка размером с хороший стог.
— Пока хватит. Но до темноты еще сходить надо будет, — одобрил Номах. — И вот еще что. Труба или прут железный найдется у кого?
В одной из тачанок отыскался обрезок трубы полтора метра длинной, возимый неизвестно для чего и неизвестно с каких пор. Русский человек часто бывает бестолково и нерасчетливо запаслив.
— Дверцу им подоприте, — указал Номах на танк. — А то, чего доброго, еще выйти захотят.
Мосластый и Шимка подставили камень, установили на него конец трубы, другим концом подперли дверь. Забили ногами, чтобы труба плотнее встала враспор.
— Сделано, — крикнули весело.
— Обкладывай дровами.
Когда огонь принялся лизать сухие бревешки, Номах дал команду отойти шагов на сто от танка.
— Хрен его знает, ну как там рванет чего. Убьет еще.
— Чему там рваться? Ежли снарядам, так они б давно по нам пальнули.
— А если там ящик гранат, скажем? Или пять ящиков?
— Тогда ста шагов может и не хватить, — деловито согласился карлик Шимка.
— Ничего, хватит, — снял папаху Номах. — Коней распрягите, нехай пасутся. Тут и заночуем.
До заката оставался еще час-полтора.
Майское солнце садилось в молодую, пахнущую резко и свежо, как малосольные огурцы, листву ближайшего перелеска.
Соловьи, дурея, изнывали по балкам. Далеко по округе разносились их раскаты и трели. Заслушаешься, и голова идет кругом не хуже, чем от самогона.
— Доброе место, — огляделся Номах.
Нестор любил песни истомленных весной соловьев. Слушать их он готов был часами. Другое дело, что ему, командиру войска в десятки тысяч штыков, нечасто удавалось вот так запросто послушать их пение.
Номах разложил шинель на дне тачанки и улегся, подложив под голову папаху.
Завечерело. Скрылось солнце, взошла луна. Свет ее поплыл половодкой по степи, сделал все вокруг неверным, чуть дрожащим, словно действительно видимым сквозь легкую прозрачную воду. Ветер доносил запах цветущей черемухи, смешанный с дымом. Соловьи изводили небо и землю песнями. Сердце билось в груди, словно у пятнадцатилетнего, в голову лезла восторженная чепуха о любви, теплых руках, качающихся косах, податливой мягкости девичьего тела…
Номах сам не заметил, как уснул.
Проснулся он от прикосновения к плечу.
— Батька, хлопцы картошек напекли. Будешь?
— Картошки-то? Давай…
Номах тяжело кивнул головой, просыпаясь. Потер руками лицо. Увидел яркие, как глаза волков, звезды высоко над собой. Луна уже скрылась за горизонтом, тьма поглотила степь.
— Долго я спал?
— Часа четыре, должно.
Батька сошел с тачанки, сел на попоны рядом с бойцами. Тут же на лопухах лежали крупные обугленные картофелины. В черной шкуре их кое-где светились дотлевающие искры.
— Где пекли-то? Там? — Номах указал в сторону танка, на четверть зарытого в неистово-красные раскаленные угли.
Углы брони, пушка, стволы пулеметов, остывая, нежно отсвечивали алым.
— Там, — подтвердил мосластый. — Я все брови себе спалил, пока картохи закладывал да вытаскивал. Жар невозможный. Чисто адище.
— Ну и как там? Было чего?
— Когда дрова взялись, колотился вроде кто-то, — неохотно ответил Шимка. — Хотя хрен его маму знает, треск же стоял, как на пожаре. Да и далеко…
— Долго колотились?
— Да не. Не очень…
От разломленной картофелины, из масляно-желтой сердцевины ее валил густой и влажный, словно банный, пар. Батька откусил, задышал открытым ртом, остужая картофельную мякоть.
— С сольцой ее, с сольцой…
Мосластый подвинул белеющую в темноте тряпицу с горкой крупной соли.
— Мы с братами, когда в ночное ходили, всегда картошку в золе пекли. Жили-то так себе, бедовали, только что не христарадничали. Так для нас вкусней этой картошки и не было ничего. С солюшкой как навернешь ее, родимую, и уж так доволен! А если с черным хлебушком, да с редькой, да с огурцом, так и вовсе как на свадьбе побывал. Эх!..
Мосластый густо посыпал дымящуюся половинку картофелины солью и проглотил вместе с кожурой.
— Ты чисто хряк. Как есть, так и ешь.
Он обстоятельно прожевал, сглотнул.
— Ничего, грома бояться не буду.
Номах поднялся и пошел в тачанку досыпать. В этот раз уснуть не мог долго. Не давали соловьи и звериные глаза звезд.
СОН НОМАХА. ПОХОД
Летом под цветущей липой приснился Номаху сон, будто ведет он конную колонну по мертвому выжженному полю. По сгоревшей траве, что рассыпается в прах от прикосновения. По черной, как уголь, земле, пахнущей смертью. По камням, на которых кованые копыта его коней скрежещут, как зубы грешников в аду.
Им страшно, страшно всем. Номах чувствует, как крупная дрожь колотит тело его ахалтекинца, и порою ему кажется, что сидит он не в седле, а на стволе пулемета, такой жар идет от коня и так сильна дрожь. Конь грызет удила, и звук этот морозом пробирает Нестора.
Главный герой романа — бесенок, правда, проживающий жизнь почти человеческую: с её весенним узнаванием, сладостью знойного лета и пронзительной нотой осеннего прощания.«Мне хотелось быть уверенным, что кому-то на земле хорошо, и я написал «Лиса», — говорит Малышев. Его влечет все непознанное, необъяснимое. Из смутных ощущений непонятного, тревожащей близости Тайны и рождался «Лис»… Однажды на отдыхе в деревне услышал рассказ о том, как прибежала домой помертвевшая от страха девчонка — увидела зимой в поле, среди сугробов, расцветший алыми цветами куст шиповника.
Еще одно приключение двух маленьких человечков — мальчика Корнюшона и его тети Рылейки. На этот раз автор рассказывает о том, что произошло с его героями, когда они на своей тополиной пушинке летели над Атлантическим океаном. Читателя ждет увлекательное путешествие на старинном паруснике. Он узнает, как живут и трудятся моряки, какая вещь самая главная на корабле, вспомнит знаменитых мореплавателей и флотоводцев, открывателей новых земель. А в конце сказочного повествования он станет свидетелем таинственного последнего полета к звездам, в который, согласно преданиям, отправляются старые корабли.
Добрая познавательная сказка Игоря Малышева занимательно, в неожиданном ракурсе раскрывает ребенку то, как устроен окружающий мир. Ее герои — маленькие человечки (десятилетний мальчик Корнюшон и его взрослая тетя Рылейка), путешествующие на тополиных пушинках. Сделав привал в старом саду, они гуляют по веткам, рассматривают пчел и кузнечиков. Капля росы может окатить их с головы до ног, а ягоду земляники они режут на дольки, как мы арбуз. Но главные (и опасные) приключения ждут их под землей, в вырытой кротом норе, куда они провалились.
Действие сказки происходит в конце XIX века, под Москвой и в Москве. Мальчик Ваня вместе с домовым Фомой, водяным Уртом и садовым Голявкой проводит счастливое лето в волшебном доме. Деревенский дом его бабушки по-настоящему одушевлен: в нем звенят колокольчики, живут картины, своевольничают двери и окна. Друзей ждет множество приключений в саду и в лесу, в поле и на реке.Заканчивается лето, а вместе с ним и детство. В жизнь мальчика входит горе, и кажется что прежнего счастья не будет никогда. Даже над самим домом нависла угроза.
О неформалах и нонконформистах. Роман в 2009 году вошёл в длинный список премии «Национальный бестселлер», а также получил премию журнала «Роман-Газета» в номинации «Открытие года». В полной версии публикуется впервые.
«В знойный, ясный июльский день 1768 года, по Луговой улице (ныне Морская), что прилегала к Невскому проспекту в Санкт-Петербурге, часу в третьем дня, медленно двигалась огромная карета очень неказистого вида. Она вся вздрагивала, скрипела и звенела гайками при каждом толчке; казалось, вот-вот развалится допотопный экипаж; всюду виднелись какие-то веревочки и ремешки. Наверху ее были грудой навалены сундуки, ларцы и корзины самых разнообразных форм; позади, на особом плетеном сиденье, похожем на мешок из веревок, сидел парнишка лет пятнадцати и, разинув рот, поглядывал по сторонам…».
Николай Николаевич Алексеев (1871–1905) — писатель, выходец из дворян Петербургской губернии; сын штабс-капитана. Окончил петербургскую Введенскую гимназию. Учился на юридическом факультете Петербургского университета. Всю жизнь бедствовал, периодически зарабатывая репетиторством и литературным трудом. Покончил жизнь самоубийством. В 1896 г. в газете «Биржевые ведомости» опубликовал первую повесть «Среди бед и напастей». В дальнейшем печатался в журналах «Живописное обозрение», «Беседа», «Исторический вестник», «Новый мир», «Русский паломник».
Николай Андреевич Чмырев (1852–1886) – литератор, педагог, высшее образование получил на юридическом факультете Московского университета. Преподавал географию в 1-й московской гимназии и школе межевых топографов. По выходе в отставку посвятил себя литературной деятельности, а незадолго до смерти получил место секретаря Серпуховской городской думы. Кроме повестей и рассказов, напечатанных им в период 1881–1886 гг. в «Московском листке», Чмырев перевел и издал «Кобзаря» Т. Г. Шевченко (1874), написал учебник «Конспект всеобщей и русской географии», выпустил отдельными изданиями около десяти своих книг – в основном исторические романы. В данном томе публикуются три произведения Чмырева.
В тихом городе Кафа мирно старился Абу Салям, хитроумный торговец пряностями. Он прожил большую жизнь, много видел, многое пережил и давно не вспоминал, кем был раньше. Но однажды Разрушительница Собраний навестила забытую богом крепость, и Абу Саляму пришлось воскресить прошлое…
Действие романа относится к I веку н. э. — времени становления христианства; события, полные драматизма, описываемые в нем, связаны с чашей, из которой пил Иисус во время тайной вечери, а среди участников событий — и святые апостолы. Главный герой — молодой скульптор из Антиохии Василий. Врач Лука, известный нам как апостол Лука, приводит его в дом Иосифа Аримафейского, где хранится чаша, из которой пил сам Христос во время последней вечери с апостолами. Василию заказывают оправу для святой чаши — так начинается одиссея скульптора и чаши, которых преследуют фанатики-иудеи и римляне.
Данная книга посвящена истории Крымской войны, которая в широких читательских кругах запомнилась знаменитой «Севастопольской страдой». Это не совсем точно. Как теперь установлено, то была, по сути, война России со всем тогдашним цивилизованным миром. Россию хотели отбросить в Азию, но это не удалось. В книге представлены документы и мемуары, в том числе иностранные, роман писателя С. Сергеева-Ценского, а также повесть писателя С. Семанова о канцлере М. Горчакове, 200-летие которого широко отмечалось в России в 1998 году. В сборнике: Сергеев-Ценский Серг.