Ноль часов по московскому времени. Новелла III - [10]

И голос зазвучал размеренно, без неприятных ноток:

— А знаете, Дмитрий, я не верю в эту историю с сейфом.

— Простите, не очень понял.

— Не верю, что Алле не был известен шифр. Вы с ней долго общались?

— Прилично.

— Нет впечатления, что дама просто из стали?

— Хотите сказать — она полностью рулила мужем?

— А так и было. Он женился на ней лет семь назад и сразу оказался у нее под пятой — это все замечали.

Шевелилась у меня, конечно, такая мысль насчет шифра.

— Едем дальше, — продолжал визави: — У него два раза случались приступы стенокардии, с которыми приходилось ложиться в больницу. Разве в подобной ситуации человек сам не позаботится, чтобы жена имела доступ к сейфу, где документы, и деньги иногда могли находятся крупные. Тут здравый смысл должен подсказывать, даже без давления со стороны.

Я с некоторой неопределенностью кивнул головой, но сам себе произнес: «Да, абсолютно логично».

— Тогда и сын мог иметь доступ к сейфу?

— Вряд ли, — решительно прозвучало в ответ, — парень в последние два года заметно вышел из колеи. Бросил в Менделеевском институте аспирантуру, хотя способным считался химиком, увлекся тусовками новомодными, страсть к деньгам появилась, хотел, как отчим, выйти в миллионеры. Оба — и мать, и отчим — были таким его поведением откровенно встревожены.

— А чем занимается?

— Работал, как раз, у нас в риэлтерской фирме. Но тут пожаловаться не могу — голова хорошая, быстро вникал, энергичный.

Вдруг опять прошла смена декораций — мысли недавние возвратились, и с ними — снова напряженные складки на лбу, скулы выступившие от сжатых зубов, рука вздернулась… однако вместо кулака пощелкала пальцами официанту.

— Это, практически, все мои деньги. А та часть, что по официальному договору, она почти вся заемная: друг-поляк одалживал, с которым вместе учились, сейчас он там крупный бизнесмен. Вы позволите еще по рюмке и кофе?

Очень не галантерейно было отказываться.

И разговор, явно, еще не весь.

— Простите, Георгий, а почему вы сразу не забрали свою часть?

— Да, легкомысленно поступил. С другой стороны, всё просто казалось: ячейку в близком от дома Сбербанке я забронировал только на второе число — до конца года свободных не было. А первого, уже послезавтра, договорились, что заеду к нему. Отметим слегка, и заберу деньги. Дома сейфа нет, а Новый год собрался встречать у матери. Мало ли что? — пальцы напряженно забарабанили по столу.

Эмоции очень отчетливо проступали, не то чтобы я им совсем поверил, однако отметил, что близко к этому нахожусь.

— Покойному вы вполне доверяли?

— Конечно.

Немножко странная, мне показалось, уверенность в человеке в такое сейчас бесчеловечное время.

— Сын и мать утверждают, там пропал еще портсигар работы Фаберже.

Проговорив почти что случайно, я не рассчитывал на реакцию, но собеседник заметно вздрогнул.

Потом неопределенно пожал плечами.

Рано еще что-то анализировать, класть по полочкам, и словно бы в подтверждение я услышал:

— Поручиться могу, теперь она продаст и вторую фирму — ту, рекламную.

Продолжение, после маленькой паузы, последовало само.

— Алла настаивала — им надо вообще валить из России. Продать всё, перевести деньги и заниматься бизнесом там. Когда с месяц назад сидели в ресторане, даже разгорячилась: «Здесь всегда будет только параша, цивилизация сюда носа не сунет!». Сама за этот год раз семь или восемь выезжала в Европу. Кстати, она же Иняз кончала, английский и французский почти как родные.

— А муж?

— Он совсем не хотел. Там для него всё чужое, иностранных языков — никаких, а здесь бизнес шел прилично вполне. Зачем?

— Не поддавался?

— Вот в этом пункте — никак. Отшучивался: дескать, езди туда сколько нравится, а мне-патриоту нельзя без России, из Есенина зачитывал: «Я скажу — не надо рая, дайте родину мою». Аллу это откровенно злило.

«И получил Сергей Есенин по полной программе», — подумал я.

Скоро я шел по Кузнецкому вниз к Пассажу, чтобы потом к себе на Петровку. Зимняя темнота уже стала хозяйкой в городе, ей в ответ зажглись фонари и многоцветные витрины дорогих магазинов, крупные снежинки медленно плавали в неморозном воздухе, а люди в предновогоднем настроении выглядели не такими хмурыми, как обычно; не хотелось уходить от приятного раннего вечера в помещения — двигался, поэтому, неторопливо; две рюмки бренди шевельнули во мне настроения, мозг заупрямился думать, а от упомянутого Есенина завертелись разные строчки.

Отец Есенина очень любил, а от него перешло и к нам с братом.

У меня удивительно негодная память именно на стихи, кажется, я вообще не помню ни одного целиком. А может быть, оно и хорошо, потому что, перечитывая, получаешь свежее впечатление, и чувство радости не притупляется.

Всплывали замечательные строчки про «журавлей», «костер рябины красной»… И я помнил чудесный финал:

«Не обгорят рябиновые кисти,

От желтизны не пропадет трава.

Как дерево роняет тихо листья,

Так я роняю грустные слова.

И если время, ветром разметая,

Сгребет их все в один ненужный ком…

Скажите так… что роща золотая

Отговорила милым языком».

В то время, больше двадцати лет назад, только робко начинали обсуждать причину смерти Есенина. Сейчас уже мало кто оспаривает убийство. Спорят, и яро, совсем о другом — кто его автор? А более точно — Троцкий или Сталин?