Ноль часов по московскому времени. Новелла I - [10]

В личном плане против такой новой жизни никто не был против, потому что о той, которую мы имели, вполне говорил такой анекдот: приходит бабушка в райком партии и спрашивает: «Милые, а социализм кто придумал — коммунисты или ученые?» — «Коммунисты, бабушка, — отвечают ей, — коммунисты». — «Вот и я думала, что коммунисты, ученые они сначала бы на собаках проверили».

И генералитет начал грабить: продавали запасенную на несколько лет бытовую матчасть; оружие, в том числе совершенно секретные виды; заключали договора на продовольственные и вещевые поставки от западных фирм по сверх завышенным ценам.

Деталь сюда любопытная: согласно свидетельству командующего ЗГВ генерала-полковника М.П. Бурлакова, некоторые зарегистрированные на Западе продовольственные фирмы принадлежали певцу И.Д. Кобзону.

Работа с купюрами закончена, и до завтрашнего дня делать нечего.

Заходим к Михалычу попрощаться.

Оказывается, он не терял времени даром и сварганил дополнительный операционный план.

— Мокова ведь еще раз замминистра вызывал, хвост накручивал.

— А чего конкретно хотел?

— В своей обычной манере: «Если не все меры примите, если что-то где-то упустите…»

— Ценные указания, — съязвил Алексей, — а Моков то же самое вам спустил?

— Ты погоди, Моков тут правильно предложил — проконтролировать перемещения кавказцев, если те выедут в Москву.

Это меня напрягло:

— Заметят наружку, дадут всему делу отбой.

— Не заметят. С выезда на шоссе нам местные сообщат. Дадим сигнал по рации первой машине — она совсем у Москвы у развязки будет стоять. И недалеко вторая. После развязки они либо прямо дадут, там на Профсоюзной еще третья машина будет дожидаться, либо налево поедут по окружной — значит, как раз в район Востриковского кладбища. Это недалеко, двумя машинами вполне контролировать можно.

Меня сюжет успокоил:

— И кто нам такой оперативный ресурс выделил?

Шеф показал пальцем наверх.

— Задача у них только наблюдать?

— Да. Но если увидят мальчонку, пойдут на захват.

— Дельно, — согласились мы оба.

И пошли напротив, в сад Эрмитаж, пиво пить.

Закончились там приятные посиделки на воздухе с плющом вокруг деревянного навеса и цветочными вазонами у столиков, чириканьем птичьим в кронах деревьев, ушло и недавнее теплое бабье лето, конец октября — Москва готовится к снегу и слякоти.

— Бр-р, холодно, — поежился Алексей.

И мы поспешили быстрей оказаться внутри помещений.

Вот в этот момент у меня в первый раз за день возникло ощущение, которое, полагаю, известно каждому небездарному сыскарю.

Попробую его объяснить.

Появляется своеобразное беспокойство, этакий нервный неуют, сравнимый, пожалуй, больше всего, с ощущением непонятно куда подевавшейся вещи, нужной сейчас… вот она где-то здесь… вещь хотя и не очень важная, но всё же… где же она?.. «Найдется потом», — говорите вы сами себе, нервный неуют уходит, но ненадолго.

Я уже знаю, такое «явившееся» — рефлексия от недавних событий, а значит: либо я что-то не понял, не переспросил у Михалыча или Лёши, и эта мелочь, желая сказать о себе, шершавит сейчас сознание; либо что-то в событиях сегодняшнего дня было не так, правильнее: какие-то факты не хотят уживаться друг с другом — там, у меня в голове, между ними конфликт.

Лёшка чего-то ехидно рассказывает из наших служебных сплетен, я рассеянно слушаю, киваю и… Оно не оно?!

— Послушай, ты говорил: собака рванула к воротам.

— Ну-да.

— Не к калитке, а к воротам?

— До калитки там пару метров мы не дошли. — Он вдруг поднимает указательный палец: — Ха… а это тоже улика.

— Какая улика, в чем?

— Калитка у них металлическая, когда закрывается — довольно громкий звук издает, и когда открывается, тоже слышно. Если б те двое мужчин выходили через калитку, нянька услышала бы. Или, как им казалось, могла бы услышать. А ворота деревянные.

Я вспомнил — красивые, отлакированные.

— Из таких ворот легко тихо выскользнуть. Ты что, Дим?

— Не исключено.

Я понял уже — мысль не та, беспокоит непонятное мне другое.

Алексею собственная его идея понравилась и укрепила в подозрениях:

— Дима, а что если эти гады, ну, мальчика…

— Перестань! Зачем?

В голосе моем прозвучала, кажется, чрезмерная уверенность, и от того, как раз, что очень стараюсь не пускать к себе эту мысль.

Алексей не очень любил Кавказ.

Да впрочем, Россия к нему вообще любовью никогда не пылала.

В советское время к людям из Среднеазиатских республик относились спокойно и даже сочувственно-снисходительно, их воспринимали как младших в общей семье народов, и из-за этого психологического барьера не возникало. А Кавказ — Северный, Закавказье — одинаково напрягал. Здесь вполне подходила теория моего приятеля, потому что «меры вещам» действительно слишком не совпадали.

Стоит отвлечься и указать на одну общую черту исторических школ, изучающих развитие отдельных народов, — таковой чертой являются природно-климатические условия. Наряду с внешними обстоятельствами проживания, они формируют тот или иной архетип, во всяком случае, в рамках того, что мы вообще о человеке знаем (возникновение рас и прочее — другая история).

Исторически русский человек аскетичен, так как подавляющему большинству жизнь у нас ничего хорошего, ни в социальном, ни в природно-естественном плане, не предлагала, и, кроме облегчения от ее тягот на том свете, рассчитывать простому человеку было не на что. Церковь, обслуживая социальные интересы «верхних слоев», всячески содействовала потустороннему настроению простолюдинов — из поколения в поколение формировался ментальный тип аскета и идеалиста.