Ноктюрны: пять историй о музыке и сумерках - [53]

После неловкой паузы Тибор вновь спросил:

— Вы ведь выдающийся музыкант?

Женщина кивнула, взгляд ее блуждал по площади.

— Еще раз прошу прощения. Для меня большая честь, что на моем выступлении побывал такой человек. А позвольте спросить: на каком инструменте вы играете?

— Как и вы, — живо отозвалась она, — на виолончели. Потому-то я и пришла. Не могу удержаться, даже если концерт самый незначительный, как в вашем случае. Не могу пройти мимо. Наверное, мной руководит ощущение миссии.

— Миссии?

— Не знаю, как еще это назвать. Мне хочется, чтобы все виолончелисты играли хорошо. Красиво. А они так часто играют дурно.

— Простите, но разве вина за дурное исполнение лежит непременно на виолончелистах? Или вы имеете в виду всех музыкантов?

— Может, другие инструменты тоже. Но я сама виолончелист, вот и прислушиваюсь к виолончели и если замечаю какие-нибудь дефекты… Знаете, на днях я обратила внимание на молодых людей, которые играли в вестибюле муниципального музея; народ спешил себе мимо, но я была вынуждена остановиться и послушать. И все, что мне оставалось делать, — это удержать себя, а то бы я подошла к ним и выложила, что думаю.

— Они фальшивили?

— Не совсем. Но… это было не то. Полнейшее не то. Но ладно, я хочу слишком многого. Понятно, не к каждому нужно применять те же требования, что и к себе. Наверное, это были обычные учащиеся, не более того.

Женщина впервые откинулась на спинку стула и перевела взгляд на фонтан в центре пьяццы, где шумно возилась, норовя столкнуть друг друга в воду, кучка детей. Наконец Тибор сказал:

— Наверное, то же желание одолевало вас и во вторник. Желание подойти ко мне и дать совет.

Женщина улыбнулась, но сразу сделалась очень серьезной.

— Верно, так и есть. Потому что я узнала в вас себя, какой была когда-то. Прошу прощения, не примите мои слова за грубость. Но, честно говоря, ваш нынешний путь не совсем верный. И, когда я вас слушала, мне ужасно хотелось помочь вам найти правильную дорогу. Найти как можно скорее.

— Должен оговорить: я учился у Олега Петровича.

Выложив это, Тибор стал ждать, что она ответит. Он был удивлен, когда заметил, что женщина старается скрыть улыбку.

— Да, Петрович. В свое время он был весьма приличным музыкантом. Знаю, ученики Петровича до сих пор убеждены, что он заметная величина. Но в наши дни многие из нас считают его идеи, весь его подход… — Она покачала головой и развела руками. Заметив, что Тибор, внезапно онемевший от негодования, не сводит с нее взгляда, женщина снова тронула ладонью его руку. — Но довольно, молчу. У меня нет права. Оставлю вас в покое.

Женщина встала, и Тибор сразу остыл: он был добродушен по натуре и не умел долго сердиться. К тому же слова женщины о его старом учителе затронули в душе Тибора глубинную болезненную струну — мысли, которые он не осмеливался не то что высказать, но даже до конца продумать. Когда Тибор вновь посмотрел на женщину, взгляд его выражал скорее смущение, чем гнев.

— Ну вот, — начала она, — вы сейчас, наверное, слишком сердиты, чтобы подумать о том, что я сказала. Но мне бы хотелось вам помочь. Если вы решите, что готовы к разговору, я остановилась вот там. В «Эксцельсиоре».

«Эксцельсиор» был самый большой в городе отель, и стоял он прямо напротив, на той стороне пьяццы. Показав его Тибору, женщина улыбнулась и направилась в ту сторону. Тибор провожал ее взглядом: у фонтана в центре площади она внезапно обернулась, спугнув несколько голубей, помахала ему рукой и пошла дальше.

Назавтра и через день Тибор неоднократно ловил себя на том, что думает об этой встрече. У него всплывало в памяти, как женщина скривила губы, когда он с гордостью назвался учеником Петровича, и он снова ощущал прилив злости. Поразмыслив, Тибор понял, что дело не в самом старом учителе. Просто он привык думать, что имя Петровича окружено почетом и его ученикам всегда обеспечены внимание и уважение; иными словами, он привык рассчитывать на это имя как на свидетельство, которым можно похвалиться. И обеспокоился он именно оттого, что это свидетельство, похоже, утрачивало силу.

Тибор помнил также о приглашении, сделанном женщиной напоследок, и не раз, сидя на площади, обращал взгляд в дальний ее конец, где виднелся величественный портал отеля «Эксцельсиор», у которого то и дело тормозили такси и лимузины.

В конце концов, на третий день после разговора с Элоизой Маккормак, Тибор пересек пьяццу, вошел в мраморный вестибюль и попросил портье вызвать мисс Маккормак по внутреннему телефону. Тот позвонил, назвал имя Тибора и после кратких переговоров передал ему трубку.

— Простите ради бога, — произнес ее голос — Я забыла тогда спросить, как вас зовут, и не сразу поняла, кто это пришел. Но я вас, конечно же, помню. Признаюсь, я много о вас думала. Мне уйму всего хотелось бы с вами обсудить. Но знаете, давайте организуемся правильно. Виолончель при вас? Нет — ну конечно. Тогда почему бы вам не вернуться через час — ровно через час, и на этот раз с виолончелью? Я буду ждать.

Когда Тибор вновь явился в «Эксцельсиор», портье тут же указал ему на лифты и добавил, что мисс Маккормак его ждет.