Ноктюрны: пять историй о музыке и сумерках - [47]

Мы помолчали, и меня начало клонить в сон. Однако я вдруг вспомнил и позвал:

— Линди!

— Мм?

— Линди. А что с этой наградой?

— С наградой? Ах да, награда. Я ее спрятала. А что с ней было еще делать? Знаете, дорогуша, вы ведь в самом деле ее заслужили. Надеюсь, для вас это кое-что значит — то, как я сегодня вам ее преподнесла. Это не было простым капризом. Я все обдумала. И обдумала как следует. Не знаю — может, для вас это пустяк. Не знаю, будете ли помнить об этом через десять лет или через двадцать.

— Конечно же, буду. И значит эта награда для меня немало. Но, Линди, вы говорите, что ее спрятали — а где? Где вы ее спрятали?

— Мм? — Линди снова засыпала. — Спрятала в единственно возможном месте. Сунула в индейку.

— Сунули в индейку?

— Я проделала то же самое, когда мне было девять лет. Я тогда спрятала в индейке цветной шарик сестры. Это и навело меня на мысль. В секунду сообразила, верно?

— Что верно, то верно. — Усталость меня одолевала, но все же я заставил себя встряхнуться. — Линди, но хорошо ли вам удалось ее спрятать? А вдруг полицейские ее уже нашли?

— Вряд ли. Наружу ничего не торчит, если вы это имеете в виду. С какой стати им вздумается заглядывать внутрь? Я запихивала награду туда, держа ее за спиной — вот так. Пихала и пихала. Оглянуться, чтобы проверить, было нельзя: иначе бы эти парни заинтересовались, чем это я там занимаюсь. Нет-нет, это не простой каприз, знайте. Когда я приняла решение вручить вам этот приз. Я долго над этим думала — и всерьез. И вправду надеюсь, он для вас хоть что-то значит. Господи, мне нужно поспать.

Линди привалилась ко мне, и через секунду я услышал, как она похрапывает. Обеспокоенный, не повредит ли ее послеоперационному лицу такая поза, я осторожно пристроил ее голову так, чтобы она не придавливала щекой мое плечо. А потом тоже задремал.

Очнулся я словно от толчка и увидел, что в огромном окне перед нами начинает светать. Линди по-прежнему крепко спала, поэтому я осторожно высвободился, встал и потянулся. Подошел к окну, посмотрел на белесое небо и автостраду далеко внизу. Что-то такое было у меня в голове, когда я засыпал: я попытался припомнить, но мысли только путались без толку. Потом вдруг вспомнил, шагнул к дивану и растормошил Линди.

— Что такое? Что там еще? Что вам нужно? — пробормотала она, не открывая глаз.

— Линди, — сказал я. — Награда. Мы забыли о награде.

— Я вам уже объяснила. Она в индейке.

— Ладно, но послушайте. Полицейские, может, и не сообразили заглянуть в индейку. Но рано или поздно кто-то на эту статуэтку наткнется. Может, как раз сейчас индейку и разрезают.

— Ну и что? Обнаружат, что статуэтка там. И что из того?

— Обнаружат — и доложат о грандиозной находке. А потом этот коп нас вспомнит. Вспомнит, что мы стояли именно там, вплотную к этой индейке.

Линди как будто почти стряхнула с себя сон:

— Да-да. Понимаю, о чем вы.

— Пока этот трофей остается в индейке, нас могут обвинить в преступлении.

— В преступлении? Что еще за преступление?

— Неважно, как вы это назовете. Нам нужно вернуться и вытащить статуэтку из индейки. Неважно, куда мы после этого ее денем. Но там, где она находится сейчас, быть ее не должно.

— Дорогуша, вы вправду уверены, что нам это необходимо сделать? Я сейчас такая разбитая.

— Необходимо, Линди. Если оставить все так, как оно есть, беды нам не миновать. И представьте только, как эту историю раздуют в прессе.

До Линди эта мысль дошла, она слегка распрямилась и подняла на меня глаза:

— Хорошо. Давайте туда вернемся.

На этот раз по коридорам разносились голоса, слышалось гудение пылесоса, но мы вернулись в танцевальный зал, ни с кем не столкнувшись. Теперь тут было гораздо светлее, и Линди указала на вывешенную возле двойной двери надпись буквами из пластика: «Ассоциация чистильщиков бассейнов. Торжественный обед».

— Немудрено, что мы не смогли отыскать офис, где лежат все награды, — заметила Линди. — Это другой танцевальный зал.

— Неважно. То, что нам нужно, здесь.

Мы пересекли танцевальный зал и на цыпочках вошли в подсобку. Как и раньше, тут горел тусклый свет, однако прибавился и естественный, проникавший через вентиляционные окошки. Никого не было видно, но, бросив взгляд на длинные буфетные стойки, я понял, что мы влипли.

— Похоже, тут кто-то побывал, — сказал я.

— Ага. — Линди направилась по проходу, осматриваясь по сторонам. — Да, похоже на то.

Все, что мы видели, — хлебницы, подносы, коробки с печеньем, плоские блюда с крышками в форме купола — куда-то исчезло. Вместо них, расставленные на равных промежутках, высились аккуратные стопки тарелок с салфетками.

— Так, всю еду отсюда унесли, — сказал я. — Вопрос в том — куда?

Линди прошла вперед еще немного, потом обернулась ко мне:

— Помните, Стив, когда мы здесь стояли — еще до того, как вошли охранники? У нас с вами завязалась дискуссия.

— Да, помню. Но к чему снова об этом? Знаю, я слегка зарвался.

— Ладно, проехали. Но куда же подевалась индейка? — Она снова огляделась вокруг. — Знаете что, Стив? В детстве мне ужасно хотелось стать балериной или певицей. Я старалась изо всех сил — господи, как я старалась! — но надо мной только посмеивались, и я думала: как жесток этот мир. А когда подросла, то поняла, что это совсем не так. То есть, если бы даже вы были, подобно мне, лишены благословения свыше, для вас все равно оставался шанс: вы все равно сумели бы найти место под солнцем, вам не нужно было бы ограничиваться только стремлением быть на виду. Это было бы не так-то легко. Вам пришлось бы попотеть и отмахнуться от сплетен. Но все равно шанс бы у вас оставался.