Ноктюрн - [58]

Темной и дождливой апрельской ночью я спрыгнул на ходу с товарного поезда Марсель — Тулон, как только он сбавил скорость. Я привык обходить стороной станции, потому что там всегда дежурили жандармы и сыщики, а встречаться с ними у меня не было ни малейшего желания. Один мой вид мог вызвать подозрение. Костюм мой — смесь республиканской формы и штатской одежды — был вконец затаскан. Правда, его прикрывал изрядно потертый, к тому же тесноватый плащ, полученный от какой-то благотворительной организации. Зеркала у меня не было, но я не сомневался, что похож на пугало: годы, проведенные в концентрационных лагерях, не могли не оставить отпечатка на моем лице. Но хуже всего было то, что в кармане у меня не имелось никаких документов, а я не сомневался, что моя фотография с отпечатками пальцев и особыми приметами хранится в архивах любого департамента и в каждой картотеке гестапо.

Дней десять я скитался по горам вокруг Марселя, выжидая, пока жандармам надоест меня разыскивать. Чтобы замести следы, я пошел даже на хитрость: на берегу реки, выше порогов оставил смену белья в надежде, что те, кто найдет ее, подумают, будто я разбился о камни, а мой труп унесло течением. И только тогда, спустя десять тревожных дней, я решился, наконец, приблизиться к маленькому Касси, где надеялся разыскать Иветту.

Спрыгнув с поезда, я больно ушиб ногу о какой-то булыжник, и мне пришлось полежать в кустах, пока утихнет боль Но особенно медлить было нельзя, я плохо знал дорогу, к тому же идти приходилось в темноте, пробираясь по чужим садам, перелезая через ограды и уклоняясь от встречи с собаками, которых прежде я так любил, а теперь терпеть не мог. К счастью, в эту ночь они не докучали мне. Наверное, дождь и холодный мистраль разогнали их по конурам. Через несколько часов пути я поднялся на пригорок. С него я увидел море и стиснутый скалами Касси. Рассмотрев дорогу, я выбрался на мокрый асфальт и скоро уже шагал по извилистым улочкам города. Иветта рассказывала, что домик ее отца стоит у самой пристани, я без труда нашел его и постучал в дверь.

Я подождал, но никто не отозвался. Тогда я постучал в ставню. За окном послышался сердитый голос:

— Кто там барабанит? Ступайте к двери!

Я вернулся к двери. Она приоткрылась, и в ярком электрическом свете я увидел мужчину лет пятидесяти в одном нижнем белье. Оглядев меня с ног до головы, он грозно спросил:

— Вам что угодно?

— Я ищу Иветту.

— Зачем вдруг среди ночи вам понадобилась моя дочь?

— Пожалуйста, передайте ей, что пришел Хорхе.

— Ее здесь нет, — все так же сурово ответил мужчина, намереваясь захлопнуть дверь.

— Скажите, где мне найти ее? — взмолился я в отчаянии. — Она нужна мне по очень важному делу.

— По важному делу? — в раздумье повторил хозяин. — Ну ладно, войдите!

Я вошел в переднюю. Отец Иветты закрыл дверь на задвижку.

— Проходите!

— Я весь промок. Позвольте оставить плащ в передней.

— Оставьте!

Я скинул плащ, повесил его на вешалку. Мы вошли в небольшую натопленную кухню. В нос ударил запах жареной рыбы, и я невольно проглотил подступивший к горлу комок.

— Обождите здесь, я оденусь.

Не взглянув на меня, он вышел в соседнюю комнату и скоро вернулся. На нем были брюки, на плечи наброшена старая куртка, усыпанная рыбьей чешуей. Подтолкнув ногой ободранный стул, он сказал:

— Почему не садитесь?

Мы сели.

— Ну, рассказывайте, что случилось?

Я замялся. Что мне было рассказывать? Мое молчание разъярило хозяина.

— Вы что, онемели? Говорите, я жду! Давно знакомы с моей дочерью?

— С испанской войны.

Отец насторожился. Достал пачку сигарет, предложил и мне. Мы закурили.

— Значит, с испанской войны, — повторил он. — Скверно вы там воевали. Зачем отдали Испанию фашистам?

— У нас не хватило оружия.

— У вас не хватило мужества — вот в чем беда! — почти крикнул отец Иветты. — Вы фашистам отдали Испанию, мы — Францию. Позор!

— Франция нам не помогала, — сказал я, но мой собеседник не слушал меня.

— Позор, дважды позор! — крикнул он. — Теперь они повсюду, эти синие нацистские фазаны. Республика погибла. Давно хворала, давно подгнивала, а теперь совсем погибла.

— Еще не все потеряно, — возразил я.

Он грохнул кулаком по столу.

— Все потеряно, все! Когда я вижу на улицах Марселя этих кичливых фазанов, этих живодеров-бошей, у меня сердце кровью обливается. Вы виноваты. Если бы разбили фашистов в Испании, то и Франция осталась бы свободной.

— Мы тут ни при чем, отец, — не уступал я.

— Вы скверно воевали.

— Мы отлично воевали.

— От-лично-о! — процедил сквозь зубы отец, но тут же смягчился. — Кое-кто, конечно, воевал неплохо. Но этого мало. И во Франции кое-кто воевал неплохо, но этого мало. Все должны были воевать, а все не воевали. Потому-то вас одолел Франко, а нас — Гитлер.

— Иветта отлично воевала, — сказал я, и отец совсем растаял.

— Ну, только честно: меня не посрамила?

— Иветта отлично воевала, она у вас отважная.

— Не врете?

— Нисколько.

— Но теперь-то и она пропащая душа, — с грустью произнес отец.

— Пропащая?

— Она так переменилась! Потянуло ее, видите ли, на легкую жизнь. Вот и меня оставила...