Нокаут - [25]
— Какие болваны? — Лев Яковлевич почесал затылок, силясь что-либо понять. Он вопросительно посмотрел Винокурову в глаза и вдруг вскрикнул женским голосом: — Что вы делаете! Зачем это орудие! Из него убивают. Мне больно смотреть на него… Ах!..
Эфиальтыч оторопело глядел на большой с длинным тонким стволом пистолет в руках Винокурова.
— «Вальтер», — пояснил Сергей Владимирович, подбрасывая пистолет на ладони. — Немецкий. В городе, оказывается, есть любители острых ощущений. Четверть часа назад, когда я возвращался из библиотеки, обогащенный знаниями, ко мне подошли в темном переулке трое молодых болванов, вообразивших себя грабителями и, показав это, как вы выражаетесь, орудие, потребовали костюм и деньги.
Сопако и Эфиальтыч ахнули. Винокуров расхохотался.
— Не могу! Ой, не могу! — хохотал Сергей Владимирович, вытирая слезы. — Ну и болваны!.. Когда я одолжил у них «Вальтер» и принялся разъяснять суть их аморального поступка, грабители стали орать во все горло и вопить: «Мили-и-иция-а-а!!!»… Ха-ха-ха! Один даже «мама» кричал. Молокососы. Они, должно быть, и сейчас все еще мчатся со сверхзвуковой скоростью. Кстати, Эфиальтыч, не знакомы ли вы с С.К. Кенгураевым? Вы ведь старожил местный.
Никодим Эфиальтыч поморщил лобик, хлебнул пива и, чуточку помедлив, сказал важно:
— Я знаю одного Кенгураева. Сейчас он заправляет трестом по заготовке какого-то утильсырья. Сигизмунд Карпович Кенгураев… А что?
— Благодарю вас. Как-нибудь на досуге объясню. А сейчас Лев Яковлевич, прошу… Доставьте удовольствие. Хочется отдохнуть душой, послушать художественное чтение нашего гостеприимного хозяина.
Минуту спустя обитатели комнатушки слушали негромкую и немного шуршащую речь Эфиальтыча. Пораженный Эфиальтыч сидел на диванчике и хлопал глазами. Ему никогда не доводилось иметь дела с магнитофоном. Старик поначалу довольно благосклонно воспринял этот «сюрприз». Однако в душу его все больше и больше закрадывалась тревога. Уж очень желчной и нелояльной была его речь, произнесенная в порыве хмельного откровения перед Львом Яковлевичем. Златовратский протрезвел. Сжав детские кулачки, он бросил взгляд, полный гнева, на Сопако. Лев Яковлевич стал сморкаться.
— Что за несерьезные шутки! — вспылил, наконец, Эфиальтыч.
Винокуров улыбнулся сыновней улыбкой.
— Дальше в том же духе? — поинтересовался он у Сопако. «Начальник штаба» утвердительно кивнул. — В таком случае выключите. Мое сердце не выдерживает. Нехорошо получается, Никодим Эфиальтович. Похоже на то, что в коммунизме вы приемлете только лишь электрификацию всей страны, да и то условно, без магнитофонов. Советская власть вас не устраивает, не так ли?
Эфиальтыч засопел.
— Сколько вам лет? — неожиданно спросил Сергей Владимирович.
— Шестьдесят четыре.
— М-м-да… приличный возраст. А какие наметки на будущее? Ваши сухопарые предки, насколько мне известно, отличались завидной долговечностью. С десяток лет вы, надо полагать, свободно протянете. Старик сделал рукой протестующий жест.
— Десять лет — мало? — усмехнулся Винокуров. — Возьмите пятнадцать.
— Попросил бы без хамства. Вы находитесь в моем доме. Я…
— Вы правы, — примирительно заметил Винокуров. Этот прекрасный двухэтажный дом действительно ваш. Очень жаль, что после революции его у вас отобрали, как, впрочем, и остальные ваши дома и текущий счет в банке. Все отобрали, господин Златовратский, даже дворянство. Вы правы, утверждая, что до революции жилось куда лучше, чем сейчас. Широкие трудящиеся массы, правда, вряд ли согласятся с этим суждением и могут даже побить за такие разговорчики. Ведь могут, не так ли, господин Эфиальтыч? И все же вы правы: дворянину, домовладельцу и богачу Никодиму Эфиальтовичу Златовратскому революция принесла одни неприятности. Ему пришлось стать бухгалтером. Раньше он не трудился, а ел. И как еще ел! Ел и пил. Впрочем, ныне этот дворянин в отставке получает семьсот рублей пенсионных и продолжает есть, не трудясь.
— Что вы затеяли, Сергей Владимирович? — Златовратский погладил подрагивающими подагрическими пальцами пергаментные виски. — Разве я скрываю дворянское происхождение?
— Не пугайтесь, ради бога не пугайтесь, несостоявшийся кавалергард, — подбодрил старика Винокуров, засовывая «Вальтер» в задний карман брюк. — Просто мне пришла в голову счастливая мысль найти вам смысл жизни. Это благородно с моей стороны. Кем был до этой дивной ночи Никодим Эфиальтович Златовратский? Экспроприированным брюзгой. Вы жили ожиданием. Ожиданием того лазоревого дня, когда добрые дяди явятся к вам и, приветственно размахивая пистолетом с пальмовой веткой, возвестят: «Господин дворянин! Мы избавили вас от советской власти. Получайте ваши дома и текущий счет. Пожалуйте-с только на чаек-с!»
Сергей Владимирович сделал рукой широкий жест, крепко взял Эфиальтыча за колючие плечи и, чуточку повернув его, стал как бы представлять Льву Яковлевичу, смущенному и подавленному. Златовратский сделал было попытку освободиться из могучих объятий, но потерпел неудачу.
— Стремительно неслись в небытие минуты, часы, дни и годы. Добрые дяди не появлялись, не досаждали просьбами о чаевых. Никодим Эфиальтович Златовратский потерял смысл жизни. Он стал ненавидеть социализм тихой, подпольной ненавистью, мстил ему мелко и глупо, скажем, на выборах: все опущенные им в урну бюллетени систематически входили в жалкие сотые доли процента капризных избирателей, отвергающих кандидатов блока коммунистов и беспартийных…
