Ноги - [2]

— Но Коплевич не такой дурак, чтобы мы смогли надуть его дважды.

— Но ведь этот ход ни к чему тебя не обязывает, Лапорта! Ты не покроешь себя позором и не влезешь в долги. К тому же у нас есть небольшое преимущество. Этот русский не хочет уезжать в «Тоттенхэм».

— Бог мой, да что ему мешает? — Жоан Лапорта удивленно поднял брови. Он был невысоким, крепко сбитым человеком средних лет. Мечтательно-рассеянная улыбка, придававшая его лицу выражение непреходящей растерянности, совершенно не вязалась с тем безжалостным, акульим родом деятельности, которому Лапорта посвятил свою бессонную и наэлектризованную страхом жизнь. Жоан носил темно-синий, из тончайшей шерсти костюм, белоснежную рубашку и широкий вишневый галстук — бизнес требовал одеваться соответственно статусу.

— Все просто, — ответил собеседник, массивный, тяжелый и одетый куда менее официально — в потрепанные джинсы и растянутую черную футболку с треугольным вырезом на груди. Слегка одутловатое лицо с глубокой вертикальной полоской над верхней губой было, в общем-то, заурядным, и ничто не говорило о том, что этот человек является тем самым невидимым дирижером, который определяет политику одного из старейших и могущественных клубов Европы. — Он не хочет в «Тоттенхэм», потому что он хочет в «Барсу». Спит и видит, как бы ему проснуться в сине-гранатовой форме.

— Так, значит, ты уже вступил в переговоры?

— Промедление смерти подобно.

— Ты можешь гарантировать, что информация не просочится?

— Ты же меня знаешь.

— А может, ну его к дьяволу, этого русского, Хэнк? Купим, как и собирались, крайнего защитника?

— Усилим среднюю линию, — передразнил Лапорту Хэнк. — Сейчас нам нужен изощренный форвард, Жоан. И ты можешь сколько угодно врать самому себе, кивать на Коплевича, который скупает всех форвардов на корню, но проблема останется. Посмотри, посмотри на экран! У тебя еще есть время подумать. До завтрашнего утра. Я ни разу не видел ничего подобного. Что он вытворяет! Я обманул тебя, Жоан, этот парень не из России.

— А откуда же, черт тебя дери?

— С Марса, Жоан, с Марса. Или с Венеры. И другого объяснения нет.

2. Там и тогда Сретенск Сентябрь 1993

В сиреневых летних сумерках надпись под окнами первого этажа «Сенька — козел» была почти не видна. Написать мог только Голубничий, больше некому. И как только Семен его встретит, Голубничему придется отвечать. В этом кретине центнер веса и столько же наглости. Он уверен, что Семена сможет и соплей перешибить. Но сильнее не тот, кто мощнее, а тот, кто прав. И когда Семен чувствовал за собой правоту, то и кулаки его наливались какой-то особенной, всесокрушающей тяжестью. На улице ни души. Программа «Время» началась — Семен услышал из раскрытых окон голос диктора. Сейчас мать вновь будет лютовать. Семен вошел в подъезд, прищурился и в тусклом свете лампочки, обмазанной красной краской, чтобы никто не упер, разглядел свои разорванные штаны. Во время игры при подкате поехали ноги, штаны разошлись по внутреннему шву. Ладони были черные от въевшейся пыли. Он опять играл в школьной форме. И портфель традиционно использовал как штангу. В сатиновом мешке для «сменки» лежали остроносые выходные туфли — лакированные, коричневые, с застежками на липучках. А Семен был обут в выцветшие добела матерчатые кеды под названием «Два мяча». Там и в самом деле были наклеены сбоку два резиновых мяча, но вот только не футбольных, а волейбольных. Мать опять назовет его «сучьим потрохом». Но если Семен — этот самый потрох, то кто же тогда, выходит, мать? Она сама-то понимает, что про себя говорит? Правда, сейчас Семен согласен быть и потрохом, и сукиным сыном. Всего месяц назад ему купили форму. Ну не покупать же теперь новую!

Одним махом он взлетел на свой четвертый этаж и надавил на кнопку звонка. Прислушиваясь к трелям, стоял и ждал. Никто не подходил. Не иначе мать его таким образом воспитывает. Семен плюет на школу, на родителей, на обед — он не приходит домой до темноты, он не приходит домой на ужин и теперь получает за все. Сейчас Семену очень хотелось под душ — все тело покрыто грязью. Содрать бы эту корку мочалкой и смыть с себя. Вот только воду в десять отключают. Ну и ладно, он привык мыться при помощи чайника. Семен еще раз поглядел на свои руки и старательно вытер их о штаны.

Наконец за дверью раздались ленивые, неохотные шлепки разбитых тапок. Защелкал, вращаясь, барабан замка. Покорно втиснувший голову в плечи Семен попал в полосу оранжевого коридорного света.

— И зачем ты пришел? — поинтересовалась мать бесцветным голосом. — Мог бы и вообще не приходить.

— То есть как это? — через силу выдавил Семен.

— А вот так это. Обед тебе не нужен, а ужин уже остыл. Никто не собирается разогревать его дважды. А что касается уроков… ах, господи, да что я говорю? Какие еще уроки? Короче, дома тебе делать нечего. Ты прекрасно обходишься и без дома. А то, что тебя кто-то ждет, старается накормить получше, тебе ведь на это наплевать. Так что можешь жить на улице.

Жить на улице Семен был не согласен.

— А спать я должен где? — угрюмо пробурчал он.

— А ты посмотри на себя хорошенько. Ты в какой помойке вывалялся?