Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза - [9]

Фантасмогорист Лукуменко показывал Антону Павловичу из третьего ряда партера крепкий кулак.

Ненавистный Спиноза, сидя на соседнем от Антона Павловича четырнадцатом кресле, равнодушно качал сандалией и что-то писал. Кикимора Куликовская ухмылялась с двенадцатого.

…Антон Павлович зажмурился и сел.

Антон Павлович зажмурился, сел в кровати, вспыхнул как спичка, замахал руками, вскочил, дымясь, пару раз пересек кабинет по диагонали, хлопая руками, как гонимая коршуном перепелка, смахнул с секретера и разбил третьего коллекционного терракотового кота и, наконец, больно стукнувшись лбом о книжную полку, проснулся.

На письменном столе стояла открытая доска с начатой вчера шахматной партией. У левого угла ее валялся съеденный Добужанский. В кресле, свернувшись собачьей шапкой, дремала Мерсью. Времени было возле одиннадцати.

Следовало поторопиться…

Лев Борисович Добужанский торжествовал. Раздавленный его речью Антон Павлович Райский, этот плевок в душу читателя и в лицо Русской Литературы, сидел, опустив покрытую испариной восковую лысину, пряча растоптанный взгляд в ковер.

– …Отдавать себе отчет в том наслаждении, которое доставляют нам произведения великие и вечные, – злорадно говорил Лев Борисович, – есть необходимая потребность мыслящего человечества. Одновременно с тем необходимой потребностью мыслящего человечества является и отделение зерен от плевел. Там, где непросвещенная и нетребовательная публика находит себе сегодня законных кумиров от бесотристики, бумагостяжательства и графомарательства, мы имеем полное право сказать решительное «Нет!» – нет, нет и еще раз нет! Не принимая на веру фальшивой дешевизны, шелухи, позолоченной скорлупы популярности некоторых авторов, – тут Лев Борисович очень пристально посмотрел с кафедры на Антона Павловича, сидевшего в первом ряду. Антон Павлович сжался. – Изнутри своего ограниченного, но просвещенного круга, – зловеще продолжал критик, – с мыслью взрастить из зерен цветущие, плодоносящие всходы образованного грядущего мы, мы, друзья! – встанем на пути свищей и мракобесов пера, оставляющих грязные потеки в неокрепших читательских душах. – Лев Борисович выступил из-за трибуны и широко распахнул полы полосатого летнего пиджака, изображая, как встанет на пути мракобесов. – И, принеся себя в жертву на великий алтарь Мельпомены, шагнем вместе с взращенным нами читателем в солнечную, лучистую, лазурную, небесную глубину нетленной классики!

В этом месте Лев Борисович и в самом деле шагнул, но споткнулся о провод колонки звукоусилителя, попытался удержаться за ящик трибуны, но тот был наспех сколочен из фанерной доски и массы Льва Борисовича не удержал. Критик пошатнулся, стремительно теряя баланс, и, минуя подмостки, пал под ноги Антону Павловичу Райскому. Вслед за доктором филологических наук рухнула трибуна. Фанерные листы скрыли шагнувшего литературоведа от читающей публики.

Трибуны зрительного зала Дома культуры «Динамик» ахнули, вздрогнули и приподнялись. Читатели и работники пера вытянули шеи. В ложе амфитеатра проснулся и захлопал было спецкор газеты «Центральная славь» Никанор Иванович Сашик, но младший корректор периодического издания Виктор Петрович Рюмочка дернул приятеля за пуговицу, и Сашик затих.

Фанерные листы не шевелились. И не издавали ни звука.

Так, ровно в 13:00 по московскому времени, 13 мая, кончил свою долгую речь и краткий земной путь заведующий кафедрой теории литературы МГЛА Лев Борисович Добужанский, принеся себя в жертву на великий алтарь упомянутой Мельпомены.

В наставшей внезапно тишине Антон Павлович Райский оглушительно хлопнул крышкой складного сиденья. И стремительно побежал к горящему зеленым спасительному слову

Глава 6 В которой главный герой сталкивается с необъяснимым

Поздним вечером того же несчастливого числа поперек центральной аллеи бульвара Адмирала Нахабина легла огромная двуглавая тень.

Антон Павлович Райский и Вениамин Александрович Карпов говорили о любви.

Когда о любви все уже было сказано, Антон Павлович горько махнул рукой в сторону круглосуточного магазина «Полтушка» и пошатнулся.

Обнявшись и поддерживая друг друга, бывшие члены шахматного кружка Дома детской дружбы «Орленок», с трудом преодолевая встававшие на их пути полосы наземной зебры, направились к вывеске, способной вселить надежду в каждого разочаровавшегося в любви и потерявшего веру в людей ночного путника.

«24 ЧАСА» – гласила она.

Судьба столкнула подросших орлят шахматного кружка Дома детской дружбы в гудящем литераторами буфете ДК «Динамик». Буфет был наполнен клубами удушливого табачного дыма – высокие буфетные окна «Динамика» были замурованы на зиму.

Потрясенные гибелью критика литераторы качали головами, трясли бородами, жевали холодные капустные пирожки и из рукавов разбавляли буфетный компот «Земляниковой».

– Райский! Скажи мне, что это не ты, старый черт! – крикнул Антону Павловичу Вениамин Александрович и, различив сквозь дым, что Антон Павлович щурится, не желая признавать его, с силой наступил другу детства на ногу.

«Это не я!» – хотел было увильнуть Антон Павлович, но Вениамин Александрович нажал каблуком посильнее. И Антон Павлович вынужден был обрадоваться.