Ночью все волки серы - [78]

Теперь он сидел, будто в пантеоне собственных идеалов. Прямо за его спиной, над комодом, висели две большие фотографии — Адольф Гитлер и Видкун Квислинг. Оба в военной форме. На комоде высились два канделябра с высокими свечами. И все это напоминало настоящий алтарь пред ликами героев, осветивших жизненный путь Харальда Ульвена, путь запутанный и долгий, и заканчивался он в этой полупустой комнате, где дрожала эта несчастная женщина и сам Харальд целился из пистолета в совершенно незнакомого ему человека.

Все в этой комнате было коричневым: старые, замызганные обои, вытертый ковер, обеденный стол с облезшей полировкой. Лицо Харальда Ульвена в этом интерьере тоже казалось неживым, как на фотографии.

— Чертова дура! Ты все испортила! — Он перешел на крик, не предвещавший ничего хорошего ни для меня, ни для Элисе.

Тогда я и заговорил, и сказал первое, что пришло в голову:

— Что у тебя болит, Ульвен?

— Откуда тебе известно мое имя? — Его глаза сверкали, и я понял, что мое дело плохо.

— Ему надо к врачу, — вмешалась Элисе. — Я ему все время говорю об этом, давно уже. Так нельзя, это очень… — по ее щекам потекли слезы, но она упрямо смотрела ему в глаза. — У него внутреннее кровотечение. Он истекает кровью. Это медленная смерть, и все из-за того, что… что когда-то… он решил… решил…

— Перейти на сторону врага? — спросил я.

Ульвен поджал губы.

— Да, — икнула она. — И вернуться обратно он уже не может.

— Этим проклятым бюрократам для того, чтобы лечить меня, понадобилось мое имя — для страховой кассы, видите ли. Нет у меня имени. Я мертв.

— И все-таки ты жив, — сказал я. — Пока жив.

И, только сказав это, я наконец осознал самое главное.

— Выходит, тебя не убили в семьдесят первом?

Откровенная насмешка показалась в его глазах и послышалась в его голосе:

— Нет, в семьдесят первом я остался жив.

Стало неожиданно тихо. Элисе Блом закрыла лицо руками и плакала, тихонько всхлипывая. Опять все карты спутались, мне предстояло раскладывать новый пасьянс. Прежде всего выяснить обстоятельства вокруг пятьдесят третьего.

— Меня сбили с толку эти неожиданно свалившиеся деньги.

— Какие деньги? — прорычал он.

— Те деньги, что она получила в 53-м и позднее. Те самые деньги, на которые и был куплен этот дом. А ее коллега, фрекен Педерсен смогла даже поселиться в Испании. И вот что получается: Хольгера Карлсена нет в живых, Хагбарт Хеллебюст не заинтересован в обсуждении этой темы; остаешься ты один из тех, кто там был и кто знал обо всем случившемся.

— О чем знал? — спросил Ульвен.

Элисе Блом перестала плакать. Ее ладони опустились к уголкам рта и прикрывали теперь дрожащие губы. Огромные заплаканные глаза, не отрываясь, смотрели на меня.

Я осторожно переминался с одной ноги на другую.

— О том, что Хольгер Карлсен сообщал об утечке газа в производственном цехе и требовал соблюдения правил.

Не говоря ни слова, они разглядывали меня. Теперь эта люди перестали быть призраками. Призраком скорее был я и вызванный мною дух Хольгера Карлсена, явившийся к ним в эту минуту.

— Разве это было не так? А через несколько дней произошел взрыв. Но ты был парень не промах и отлично понимал, что в случае удачи Хеллебюст будет у тебя в руках. И во время пожара ты провернул блестящую акцию — ведь это ты позаботился, чтобы Хольгер Карлсен живым оттуда не вышел. А потом, когда все было кончено и Хеллебюст вернулся из Осло, ты предъявил ему счет. С того момента тебе была обеспечена безбедная жизнь до конца дней. Но тебе были нужны сообщники. Одного ты нашел в Элисе Блом, а вторым стала фрекен Педерсен — ослепленная той преданностью, которую раньше секретари питали к своим шефам. Не исключено, что деньги способствовали ее слепоте. Единственное, что мне остается до конца непонятным, что связывало вас, молодую красивую женщину и мужчину весьма почтенного возраста, с сомнительной репутацией, осужденного за измену родине?

Облик Элисе Блом менялся на глазах. Только что пылавшие на лице красные пятна исчезли, уступив место матовой белизне и спокойствию. Она взглянула на Ульвена, и в голосе ее послышалась удивительная нежность:

— Я любила его. И ради него была готова на все, — и, немного помолчав, добавила: — А потом мы привыкли друг к другу. Так сроднились, как это бывает всегда, когда люди любят друг друга и долго живут вместе. К тому же тайна, известная нам обоим, связала нас прочными узами.

— Ничто не связывает людей прочнее, чем совершенные сообща преступления, — сказал я. — Промолчав вместе несколько лет, вы оказались связанными навечно. Тебя как цепью к нему приковали, и если бы тебе захотелось разорвать эту цепь, то не миновать бы тюрьмы. Хотя вряд ли тебе бы поверили спустя столько лет. Да и что, собственно, ты могла доказать?

Неожиданно Харальд Ульвен расплылся в улыбке — отвратительной широкой улыбке, обнажив длинные желтые зубы.

— Доказать вообще ничего невозможно. До этого дело не дойдет. За последние десять лет никто чужой не переступал порог нашего дома, только… Элисе и я. Я застрелю тебя, и твой труп будет гнить в сундуке на чердаке еще долгие годы. И никто ничего не сможет доказать.