Ночью в дождь... - [42]

Допрос Цепса начал я, но часа через два уже выдохся, а Ивар работает вот уже целых четыре, причем усталости в нем не заметно. Если бы успех определялся длительностью допроса, то ходить бы ему в корифеях.

Я вдруг подумал, что, должно быть, прошло много времени — на улице тихо, не слышно проезжающих трамваев, на привокзальной площади машины возле светофоров не тарахтят вхолостую моторами, лишь время от времени одиноко прошуршит шинами промчавшееся такси. Наше здание тоже погрузилось в дремоту, не верится, чтоб в такой поздний час кто-нибудь здесь работал. В коридорах и на лестнице горит свет, но шагов нигде не слышно.

Только на нижнем этаже, в дежурной части, где не отличишь день от ночи, жизнь кипит, как всегда, тревожно звонит телефон: в милицию ведь звонят только в исключительных случаях. Слышны короткие приказания, выезжают на задания и возвращаются оперативные группы.

Есть ли смысл продолжать допрос? О чем только мы не говорили! Вспомнили даже биографии дедушек и бабушек! Но как только дело доходило до самого важного для нас, Цепс тут же пускал в ход свое универсальное средство: «Мне нельзя пить спиртное, тогда у меня полностью пропадает память!» Но спиртное он пил, разумеется, чуть не каждый день, а память у него пропадает именно в тех случаях, когда нам с Иваром это наименее выгодно. Он ничем не выдает, что знает: Грунский мертв. Нам уже почти все ясно, покоя не дает лишь одна деталь — круглый предмет, которым Грунскому был нанесен удар по затылку.

Когда мы обыскивали домик Цепса, обшарили все сверху донизу и еще вдоль и поперек, но предмета, которым могли убить Грунского, не нашли. Ничего похожего, чем можно было бы сделать такую рану. Затем мы так же старательно обыскали сарайчик и сад. Присматривались даже, нет ли следов свежевскопанной земли: предмет могли закопать. Мы поставили себя на место Цепса, и таким образом, среди прочих, у нас появилась версия, в связи с которой пришлось обыскивать даже ближайшие огороды. Мы предположили, что хлороформ Цепс подлил к водке или к вину заблаговременно. И вероятнее всего — в одну из тех бутылок, которые Грунский прятал за спинкой своей кровати. Деньги на покупку вина Цепсу, может, и удалось бы раздобыть, хотя он сам взялся вести хозяйство, и только он имел право делать покупки. Малейшее нарушение этого порядка влекло за собой суровую порку — Грунский бил Цепса плеткой, сплетенной из тонких тросиков с растрепанными концами, и от порки на теле оставались рваные раны, которые долго не заживали. Бил он, по-видимому, жестоко, с особым удовольствием. Значит, у Цепса не было никакой возможности использовать другие бутылки, кроме тех, которые стояли за кроватью в изголовье. Он мог осторожно отогнуть металлический колпачок бутылки, отлить часть содержимого и добавить хлороформа до нужного уровня.

— Расскажите, как вы тут вдвоем жили, — пытался я развязать Цепсу язык, когда осматривал дом.

Домик был не таким уж микроскопическим, каким выглядел снаружи. Между кухонькой и комнатой тонкая перегородка без двери. Раньше тут стояла плита. Ее разобрали, и Грунский смастерил для обогрева посередине комнаты странное сооружение — нечто похожее на низкую печку с поверхностью, как у плиты, — оно обогревает помещение, можно варить и жарить. У противоположной стены — деревянная кровать с украшением — точеные желуди в изголовье, старый коврик с намалеванными масляной краской грудастыми мамзелями и фазанами. Кроме того, в комнате стол и два стула.

— Кто спит на большой кровати? — под ней я увидел алюминиевые трубки раскладушки.

— Граф.

— Его титул мне неизвестен, а зовут его Алексис Грунский. Давайте пользоваться именем и фамилией.

— Он ведь из графов, сам мне рассказывал.

— Но это ваша кровать!

Хлороформ Цепс мог раздобыть на складе аптечных товаров, где работал подсобным рабочим до ухода на пенсию. На складе сказали, что такое могло случиться. Строгий учет есть строгий учет, но жизнь есть жизнь, и в большом хозяйстве какой-нибудь пустяк всегда может оказаться неучтенным. «Я во всем могла на него положиться, — сказала мне заведующая. — Он отнюдь не дурак, просто чуточку со странностями и простодушный. И очень славный. Даже теперь летом частенько забегает и дарит цветы из своего сада. Обижается, если попытаешься за это как-то отблагодарить».

Хлороформ теряет активность? Наверно. Вполне логично, что произошло все так. Скорее всего Цепс раздобыл хлороформ, когда работал на складе, то есть по крайней мере года три назад.

Этим и объясняется слабость яда и возникшая вдруг необходимость прикончить Грунского ударом по затылку. Однако все во мне протестует против мысли, что этот славный простак мог сделать такое. Налить хлороформ — да, но ударить — нет! Грунский был для него чем-то очень важным и очень сильным, Цепсу и в голову не могло прийти, что его можно так просто, так примитивно одолеть. Кроме того, Грунский сумел настолько запугать его, внушить ему такой ужас, что Цепс уже не в силах был побороть этот страх. А может, совсем наоборот! Может, именно от страха он и сделал это? Он ведь понимал, что месть Грунского будет ужасной, а болезненная фантазия многократно увеличивала этот ужас.