Ночью скалы светятся - [2]
— Да чуть ли не с детских лет. В 1918 году юнцом ушел в партизаны и всю гражданскую войну с интервентами провоевал. А когда японцев и беляков разгромили, семья наша в Имане поселилась — глухое в то время таежное селеньице.
— Когда же на Бикин перебрались?
— В 1932 году. В то время я был единственным русским среди удэге. Вместе с ними соболевал, медведя обкладывал, стрелял белку, добывал корень женьшень, — словом, с тайгой сросся. А когда женился на Анастасии Петровне, выстроил себе хатку и в лесничество поступил.
Он налил в стаканы янтарную медовуху.
— Так что дружба с удэге у нас давняя. Отличный, скажу я вам, народец. Смелости им не занимать. Недаром их лесными людьми называют. В прежнее время, правда, жили они по своим обычаям и законам. Верили в бога лесов. Почитали тигра, священного зверя куты-мафа. Помню, когда впервые собрался тигренка обловить, встревожились мои друзья. «Как же ты, Оляныць, согласился куты-мафу трогать? Гляди, как бы наш брат удэ не обиделся». Долго объяснял им, что не собираюсь куты-мафу стрелять, что, ежели удастся тигренка выследить и отбить от матери, в город отправлю его, в зверинец. Там его будут детишкам показывать. Все равно не поверили. Пришлось во Владивосток телеграмму отбивать, что отказываюсь от поручения. Так дело и заглохло.
Поскольку речь зашла о тигре, я попросил Николая Ивановича рассказать о том «интересном» годовалом хищнике, про которого чуть ли не с восторгом мне говорил Мунов.
— Верно, было дело, — улыбнулся Олянов. — Но ведь не один я в тайгу ходил, а бригадой из пяти человек, ежели считать и мальчонку Димку Канчугу. И не одного котенка, а двух поймали.
— Какой же из них «интересный»?
Подумав, Николай Иванович сказал:
— Ладно, начну по порядку...
Телеграмму принесли ночью. Услыхав сквозь сон, что стучатся в окно, Николай Иванович вскочил, накинул на плечи полушубок и вышел в сени.
— Кто там? — спросил он не без тревоги, подумав, что в поселке случилась беда.
— Телеграмма! — ответил знакомый девичий голос.
Олянов торопливо зажег на кухне лампу.
— Читай, Катя!
— «Старшему лесничему Олянову.
Срочно сообщите согласие, возможность отлова двух молодых уссурийских тигров отправки цирк. Оплата согласно утвержденным расценкам. Доставка город самолетом. Директор Охотсоюза Дудочкин».
— А я уж подумал было... — вздохнув с облегчением, улыбнулся Олянов.
— Телеграмма с оплаченным ответом, — сказала Катя. — Ответ теперь дадите или после?
— После, милая; надо с людьми посоветоваться. Это ведь не медведя из берлоги выгнать, тут посложней дело будет.
Когда девушка ушла, Николай Иванович еще долго сидел за столом, перечитывал телеграмму.
«Конечно, если бы бригаду сколотить, можно попытать счастья, — думал Олянов. — Но разве наших удэ подговоришь на такое дело? Иные, особенно старики, и слушать не захотят. Все-таки надо расспросить Чауну Симовича, где это он следы тигрицы с двумя тигрятами приметил. Прошла неделя, как Чауна вернулся с соболевки. Срок недолгий. Слишком далеко хищница уйти не успела. Где-то там еще петляет...»
С этими мыслями Олянов уже не расставался. С нетерпением ждал рассвета, чтобы сходить к Чауне Селендзюге. Едва стало светать, быстро оделся и осторожно, чтобы не скрипеть дверью, вышел на улицу.
Над долиной лежал густой морозный туман. Домик Чауны стоял на краю поселка, в излучине реки.
Олянов не удивился, увидав в такую рань Чауну Симовича, выстругивающего на дворе новый поворотный шест для нарты.
— Сородэ! — поздоровался Олянов по-удэгейски.
— Сородэ! — ответил Чауна. — С делом пришел, конечно?
— А ты, я вижу, Чауна Симович, опять в тайгу собираешься? Только недавно с соболевки вернулся и уже снова нарту готовишь?
Чауна, сдвинув на затылок шапку-ушанку, улыбнулся маленькими, близко поставленными глазами.
— Угадал, Оляныць, съездю недалече. Когда с соболевки ехал, сохатого застрелил. Туську в кустах спрятал. Надо привезти, а то, глядись, куты-мафа утащит.
Олянов присел на край нарты, достал пачку «Севера», протянул Чауне. Тот отложил в сторону топор, взял две папироски, смял их, запихал в трубку.
— Помнишь, Чауна Симович, ты мне про тигрицу с выводком тигрят говорил? — затягиваясь, спросил Николай Иванович.
— Говорил, конечно.
— Далече отсюда следы видел?
— Далеце, Оляныць. По-над самым перевалом, на Татиби, в дубках. Когда с соболевки ехал, видел на снегу много кабаньих следов, а с краю, в сторонке куты-мафа с детиськами бродил. Наверно, кабанов мало-мало из стада таскай...
— Как думаешь, Чауна Симович, далеко за это время хищница ушла?
— Сам знаешь, куда кабаны, туда и она с детиськами. Однако, думаю, недалеко. В дубках нынче желудей богато есть. — И, посмотрев в упор на Олянова, поинтересовался: — Зачем его про куты-мафу говорит?
— Город запрашивает...
— Город? — удивился удэгеец. — Сколько помню, город никогда не запрашивал.
Олянов показал телеграмму.
Удэгеец повертел ее в руках, потом вернул.
— Его читай, я послушаю.
Олянов прочитал телеграмму.
— Ну как, согласен на такое дело?
— Наш брат удэ куты-мафу стрелять нету! — отрубил Чауна.
— Стрелять тигра не будем. Сам знаешь, законом запрещено. Живых город просит. Глядишь, за двух котят денег больше дадут, чем вся твоя бригада на соболевке заработала. Сколько ты лично, Симович, нынче соболей сдал?
