Ночные туманы. Сцены из жизни моряков - [55]

Эсминец расцветился огнями. Они отражались в потемневшей воде. Осветился и «Ранна-хооне», как огромный стеклянный фонарь. Он отбрасывал светлые квадраты на темную тихую гладь.

Взявшись за руки, мы пошли между морем и светящимся рестораном и увидели за толстыми стеклами отца и его гостей. Отец сидел во главе стола и снисходительно слушал речь Шиманского, высоко поднявшего покачивающийся бокал.

Моряки с эсминца заняли столик поблизости от окна, и Пегасов что-то заказывал официанту.

— Встретимся на морях! — сказал я через стекло.

— Ты что? — удивилась Лэа.

— Я сказал ему, что мы встретимся в море.

— Кому?

— Пегасову.

— Да ведь он не услышал.

— Неважно.

Я поспел домой раньше отца и видел, как он возвращался из «Ранна-хооне». Шиманский и Габерцуг бережно поддерживали его под руки. Он шел очень медленно, словно нащупывая дорогу и боясь оступиться. Протянет ногу, пощупает и тогда только ступит. Шиманский все повторял:

— Смелее, дорогой учитель!

Отцу пришлось с помощью учеников подняться на три ветхие ступеньки.

Все кончилось благополучно. Ученики распрощались, уехали. Отец захрапел, завершив день своего рождения.

О празднестве напоминали только лежавшие на столе телеграммы.

На другое утро отец с отекшим лицом совершал неизменный моцион по Каштановой улице.

Глава третья

Лето подходило к концу, мать уже поговаривала о том, как мы будем жить дома. Все самые интересные книги капитана Черкасова были прочитаны. В санатории, где работала мать Лэа, трижды сменились отдыхающие, когда случилось то, что надолго вышибло меня из безмятежного школьного возраста.

Однажды за обедом отец, обглодав косточку свиной отбивной, взглянул на меня тяжелым взглядом и, словно вспомнив о чем-то, спросил:

— Да, вот что. Ты заводишь неосмотрительные знакомства. Кто родители этой твоей… приятельницы?

— Мама ее кастелянша в санатории, а папа капитан дальнего плавания.

— Так. А где он сейчас, ее папа?

— В Атлантическом океане.

— А чем же он занимается?

— Ловит сардинку.

— Не в океане он, а в Сибири. Это тебе известно?

— Не-ет… Я об этом ничего не слыхал.

— Ты неразборчив. Всегда надо знать, с кем знакомишься. Кто родители, нет ли у них кого за границей.

Не забывай, ты не просто какой-нибудь школьник, ты сын человека, которому доверяют… Тебе понятно?

— Понятно.

— Больше с ней не встречайся.

— Ее папа спас «Смелый», который шел с острова с ранеными…

— Мне это неизвестно. Больше с ней не общайся.

Только тут до меня дошел смысл его слов. Не ходить больше к Лэа? Не видеть ее? Встретив на улице, перебегать на другую сторону, что ли?

Я забился в лопухи, росшие возле террасы, и просидел там до вечера.

«Всегда надо знать, с кем знакомишься», — сказал отец.

Я вспомнил, как он однажды подробно расспрашивал пришедшего к нему немолодого уже человека, где тот работает да нет ли у него кого за границей. Человек этот учился вместе с отцом и пришел проведать своего однокашника. Он, кажется, очень обиделся, во всяком случае, больше к нам не приходил. Отец называл это бдительностью.

Мне же казалось это недоверием к людям.

— Юрий! — услышал я голос отца.

Я пошел на зов.

Я не осмеливался ослушаться и не ходил к Лэа. Мне казалось, что ее стройная фигурка в ситцевом платьице мелькала перед нашими окнами. Однажды я даже слышал, как она разговаривала со старушками.

Отец, как всегда, совершал моцион от каштана к каштану. Он потерял полтора кило и был счастлив. Мы собирались уже уезжать. Как же Лэа? Неужели я с ней не увижусь?

Мать собирала чемоданы, когда я вдруг встретил Лэа.

Нерешительно, боясь попасться на глаза отцу, я подошел к ней.

— Мне отец запретил с тобой встречаться.

— Почему? — Глаза ее наполнились слезами. Она почти крикнула: — Ну и уходи от меня!

Глава четвертая

Мы вернулись в Москву.

Бабка встретила нас пирогами с капустой.

Я ходил в школу. Отец ездил в командировки, а когда бывал дома, по вечерам смотрел телевизор и что-то писал.

Мать пропадала в своей иностранной библиотеке. Иногда отец начинал интересоваться моими делами, проверял тетради, спрашивал, что я читаю. Увидел «Молодую гвардию» Фадеева, отобрал.

— Подожди, пока выйдет переработанное издание.

В первом Фадеев допустил большие неточности, ему на это указано.

В Дом пионеров, где я занимался в радиокружке, однажды пришли кинематографисты. Ребят в большой зал набилось до ужаса. На эстраде разместились солидные дяди в очках и девица с умопомрачительной прической. Когда все угомонились, один из солидных очкариков стал рассказывать, что они собираются снимать фильм о гражданской войне, где главными действующими лицами будут Буденный и Варвара-пулеметчица, легендарная героиня.

Ее будет играть очень похожая на пулеметчицу талантливая Жанна Сироткина (всклокоченная девчонка, сидевшая в президиуме, встала и раскланялась). Я фыркнул, уж больно мне смешным показалось, что она будет играть мою бабку. Я вспомнил, какой красавицей была бабка в молодости. А эта — курносая.

Я потихоньку выбрался из зала, позвонил бабке по телефону и попросил ее сейчас же прийти.

— Зачем? — поинтересовалась она.

— Вот увидишь, не пожалеешь.

Она вошла в зал как раз в тот момент, когда читали сцену из сценария, где Буденный лично давал задание пулеметчице Варваре. Солидный, в очках режиссер пояснил, что Варвара жива до сих пор и вся эта сцена написана с ее слов.