Ночные трамваи - [54]

Полковник, однако, был спокоен, встал, закрыл планшетку, сказал:

— Мое дело было предупредить. А об разговоре нашем — рапорт подам. Уж не обессудь.

Сказал, как железными челюстями лязгнул, — такая угроза была в его словах. Найдин тут же крикнул адъютанта, тот возник сразу же:

— Проводите-ка полковника. Да поживее, чтоб им и не пахло здесь.

О разговоре этом он конечно же Кате ничего не сказал, да и постарался забыть. Так и не знает до сих пор, написал ли на него полковник, да и жив ли остался, потому что в тот же день немцы кинулись на прорыв, это был всплеск отчаяния, и двинулись они яростно, начались жестокие бои…

И это надо же было так случиться: война уж кончилась, неожиданной жарой обрушился май, дивизия сворачивалась, добивая отдельные группки. Они ехали веселые в «виллисе», сейчас уж и не помнит, куда и зачем, как дали по ним из пулемета, наверное, бандиты стреляли из перелеска. Катю легко зацепило, а его… Он лежал в госпитале в Риге, лежал долго, дважды его оперировали. Потом Катя рассказывала, врачи думали, с ним конец, но она была все время рядом, она жила прямо тут, в палате, никто не мог ее выдворить, и он, приходя в себя, видел ее серые глаза, и в них открылась ему даль, зовущая к жизни, и он не столько умом, сколько душой чувствовал: все равно выберется, все равно одолеет хворобу, хотя бы для того, чтобы быть все время с Катей, ничего другого ему и не нужно было.

А потом… Много чего было потом, хотя прожили они вместе всего шесть лет, но это была настоящая жизнь. Даже когда он лечился на море, они читали, спорили, они вместе искали ответы на многое из того, что было непонятно и загадочно. И в Москве… Никто ведь не мог найти языка с его младшей сестрицей, непонятно отчего злющей на весь белый свет и отыскавшей утешение в вере, а Катя нашла… Но лучших дней, чем в Третьякове, он не помнит. Как же славно им тут было! Если прикинуть все как следует, то они и отошли от войны по-настоящему здесь, в этом доме. И Катя расцвела, налилась настоящей женственностью… Как им было тут хорошо! Но случилось то, что она словно бы предугадала еще в военные дни. Родила она Светлану и всю себя будто отдала ей. Неужто было кому-то нужно, чтобы ценой жизни своей она явила на свет другую, во многом подобную себе?

3

Светлану разбудила Надежда Ивановна. Она глянула в окно — на кустах отцветшей сирени искрились невысохшие капли дождя, а между ветвями переливалась небольшая радуга, словно и она застряла в листве. Светлана тут же вспомнила: видела раньше, кажется, еще в детстве такую же, именно на этом кусте, рассказывала подружкам в школе, — те не верили, говорили: вот если бы это был фонтан, а то куст, да откуда же может среди веток затеряться радуга, — и вот опять…

— Надежда Ивановна, — крикнула она, — видите?

Но та посмотрела на сирень, удивилась:

— А что там?

Пока она удивлялась — радуга исчезла, и Светлана догадалась: хватило секунды, луч чуть сдвинулся, и все исчезло.

— К телефону тебя. Москва, однако. Я будить не хотела, уж очень сладко спала.

Светлана вскочила с постели, босиком в рубашке пробежала в гостиную, где на этажерке лежала телефонная трубка.

— Да.

— Здравствуй, — услышала она голос Матвея, он словно бы прорвался сквозь шум ветров, шуршание каких-то приборов и, усиленный так, что отдавалось в трубке гулкое эхо, заставил ее вздрогнуть.

— Ты откуда знаешь этот телефон? — сурово спросила она.

— Нашел в твоем справочнике.

«Черт возьми, — зло подумала она. — Надо было у него отобрать ключ от квартиры».

— Значит, ты нашел и мое заявление.

— Да, но не подписал.

Голос его не был суров, он говорил мягко, даже ласково, но в этой ласковости таилась угроза. Светлана всегда удивлялась: как умел он так говорить — очень спокойно, порой даже весело, но холодный блеск стали словно бы подсвечивал его слова. Со Светланой он почти никогда так не говорил, и она бы не заметила этой особенности его речи, если бы не наблюдала за Матвеем со стороны, когда он пытался кого-нибудь поставить на место.

— Ну так подпиши, — сказала она.

— Нет, — ответил он, — у тебя прогул.

— Хорошо, — сразу же согласилась она.

— Наверное, ты не представляешь последствий?

— Тогда объясни.

— Придется, — она уловила слабый вздох и усмехнулась — конечно, она представляла все последствия, и ей было смешно это наигранное сожаление Матвея, он ведь должен был давно понять: с ней можно разговаривать по-разному, но только не языком угроз. Тут уж ничего не поделаешь, любая угроза возбуждала в ней неодолимую силу упрямства, заставляя безбоязненно идти на самое острие ситуации, уж такой она уродилась.

— Ну что молчишь? — вызывающе сказала она.

— Я думаю, — произнес Матвей как можно мягче, — ты не отделаешься одним увольнением… Тут будет что-нибудь посложней.

— Вот как! — рассмеялась она. — И кого ты возьмешь на мое место?

— Ну, твою работу… сможет продолжить теперь любой из твоей группы. Полагаю, проблем не будет.

— Будут, — твердо ответила она. — Есть мое авторство. И любого, кого ты подпишешь под моей работой, я обвиню в незаконном присвоении… Ты меня с кем-то спутал, Матвей, — поменяв интонацию, теперь уж с усмешкой проговорила она. — Я ведь не из тех букашек, что смотрят тебе в рот и ждут, когда ты соизволишь погладить человечка по головке. Я никогда тебя не боялась, и ты это должен был понять давно… Ты мелкий человек, Матвей. Тот, кто опускается до угроз, тот всегда — мелочь… Ты хочешь украсть мою работу? Пробуй. Посмотрим, что из этого получится. У тебя был только один выход, только один — спокойно отпустить меня, чтобы я сделала свои дела. Ты его отверг.