Ночные рассказы - [98]

С тех пор как долгожданное введение всеобщей воинской обязанности в 1849 году сделало это возможным, каждый молодой человек в семье, когда ему исполнялось 19 лет, с гордостью выполнял свой долг перед родиной, а вернувшись домой, вешал свою саблю на стену, демонстрировал свои шрамы, рассказывал анекдоты о походной жизни в северозеландском лесу и мечтал о тех Сумерках Богов, которые, как он чувствовал, должны когда-нибудь наступить и к которым он хотел бы успеть заранее написать музыку. Поэтому он сочинял для флейты, горна и барабана, зажигательную, динамичную музыку, побуждающую к действию, каковая склонность в неразвитом виде присутствует во всяком маленьком новом Хольгере Датчанине. С детства, проведённого в доме на Вестер-бульваре — поблизости от недавно построенной Королевской консерватории, — Хенрику запомнилась висевшая на дальней стене столовой огромная картина с изображением сражения на рейде Копенгагена, написанная профессором Экерсбергом, где на переднем плане фрегат «Слон Амагера» на всех парусах мчится навстречу противнику. На небольших подмостках, построенных на юте, расположился оркестр человек в шестьдесят, и невооружённым глазом видно, что хотя музыканты уже обагрены кровью, они тем не менее с воодушевлением играют произведение Конрада Блассермана «Победа над англичанином», написанное ещё до битвы, но оказавшееся теперь очень-очень кстати, что прекрасно передано благодаря никогда не изменявшей Экерсбергу точности. Художник сумел передать, как музыка наполняет датчан новым осмыслением своего флага Даннеброг, его красного и белого цветов, — и они будут биться с врагом насмерть все те пятнадцать секунд, пока раскалённая английская пуля не найдёт дорогу к пороховому погребу фрегата и «Слон Амагера» не взлетит с голубой волны и не превратится в облако, которое, проплывая над островом Слотсхольм, засверкает медной пылью.

Несмотря на такие символы былых времён, в доме, где рос Хенрик, никто не тосковал по прошлому. Наоборот, в течение ста лет члены семьи гордились тем, что обладают двумя видами слуха, один из которых музыкальный, а другой обращён в будущее. Семейство никогда не почивало на лаврах, но всегда имело ясное понимание того, в каком направлении идёт развитие, и с конца XIX века Блассерманы знали, что наступают перемены. Да, конечно, они поддерживали премьер-министра Эструпа за его здравые взгляды на вопросы обороноспособности страны, и короля, поскольку он пока что являлся вполне полезным символом, но они прекрасно понимали, что установленный порядок выстроен на песке, и хотя прошлое во многих отношениях было эпохой добра и красоты, но самая главная его характеристика состоит в том, что оно прошло. Когда полиции пришлось вступить в бой с демонстрантами в парке Фэллед, отец Хенрика сочинил ритмическую военную песню. Когда синкопированные негритянские ритмы и вместе с ними новый танец кекуок — эта пляска святого Витта — добрались до Дании, у одного из Блассерманов уже был готов целый цикл новых кадрилей и фольклорных аранжировок, призванных помочь молодёжи противостоять чёрной музыке, и когда в Дании вышел перевод романа Киплинга «Ким», сопровождаемый историями об английском генерале лорде Баден-Пауэлле, возведённом в звание пэра за свои добрые дела в азиатских и африканских колониях и за создание героического корпуса скаутов, — ведь с военной подготовкой всё равно что с игрой на скрипке: чем раньше начнёшь, тем лучше, — другой Блассерман уже сочинил десяток мелодий, предназначенных для пребывания на открытом воздухе с голыми коленками, под голубым небом и в бодром настроении, задолго до того, как в Дании заговорили о собственной организации бойскаутов.

Во время своих путешествий по Европе родители Хенрика поняли, что в новой архитектуре присутствует ритм — маршевый ритм, и именно поэтому они всячески поддерживали сына в его занятиях и устремлениях, и поэтому их так порадовали его первые иностранные заказы, ведь тот, кто марширует, когда-нибудь дойдёт до казармы, тот, кто борется, — до крематория, а тот, кто побеждает, — до достойного мужчины членства в масонской ложе.

В конце концов развившаяся на протяжении двух последних поколений предусмотрительность семьи Блассерманов приобрела провидческий и просветительский характер. И реализовалась она в их взглядах на старость.

3

В конце XIX столетия молодое поколение Блассерманов, будущие наследники, всерьёз увлеклось научной дискуссией о биологических корнях человека, вспыхнувшей после выхода в свет «Происхождения видов» Дарвина. Сначала они заинтересовались теорией вырождения. В мысли о том, что существуют здоровые и больные — и даже заплесневелые и сомнительные виды, они нашли научное подтверждение уже давно возникшей у них догадке, что род их является особенно здоровым и живучим, что наследственный материал, если можно так сказать, аккумулировал качество и что где-то в генетическом тылу высиживается золотое яйцо. Ещё до Первой мировой войны в семье появилась надежда, что среди них родится искупитель, некое воплощение музыкального спасителя.

Из этого ожидания вырос интерес к другому закону природы, открытому в том же XIX веке, — строго научному факту, что продолжительность жизни человека составляет только сорок пять лет и что всё его дальнейшее существование — сплошное разложение, издержки изнеженной цивилизации.