Ночные рассказы - [85]

Поэтому, вне всяких сомнений, было правильно, что Георг и Маргрете остались жить на площади Конгенс Нюторв. Как и другие состоятельные люди, они конечно же могли поселиться за городом, в северных предместьях Копенгагена. Но тот, кто из сквера Кринсен смотрел сейчас на высокие, обрамлённые колоннами окна с переплётами, прекрасно знал, что такой вариант никогда даже и не рассматривался. Обычный человек может переезжать с места на место, и даже пользующийся известностью в обществе и всеми почитаемый человек имеет определённую свободу действий. Но символ не может быть свободен. Подобно тому, как два небесных тела могут сохранять свои орбиты только благодаря тому, что взаимно удерживают друг друга, так и всему возвышенному необходимы свои поклонники. Как и другая выдающаяся личность тех лет, король Кристиан X, каждое утро проезжавший по городу верхом без всякого сопровождения, Маргрете и Георг ван Остен уже не могли полностью удалиться от мира. Если бы они это сделали, то совершили бы предательство, разрушив символ, и датчанам стало бы трудно, гораздо труднее верить в то, что можно любить друг друга до самой смерти, а может быть, и после неё.

О таком отступничестве не могло быть и речи. Полностью осознавая свою ответственность, они переехали в предоставленный им дом, и директор Королевского театра, вручая чете ключи от особняка, прекрасно чувствуя всю ситуацию, со всей искренностью заявил, что теперь на площади всё уравновешено. Конная статуя посреди сквера Кринсен в качестве центра тяжести, по одну сторону от неё — театр, на сцене которого после многолетних сомнений теперь играют глубокое недоверие к браку в пьесах Стриндберга и Ибсена, по другую сторону — супруги Ван Остен, которые демонстрируют всю несостоятельность такого недоверия, и прекрасный ансамбль площади наконец завершён.

При вручении ключей присутствовала пресса, и Георг ван Остен сообщил в своей речи, что они в последний раз участвуют в публичном мероприятии.

— С сегодняшнего дня, — сказал он, — и оставшееся нам время мы с женой будем жить друг для друга и для наших детей.

К этому отнеслись с уважением, и мир отступил, склонившись перед ними в глубоком поклоне. В качестве ответного жеста супруги сохранили один публичный ритуал. Каждый вторник по вечерам длинные белые портьеры в большой столовой на втором этаже открывались, и прохожие на площади останавливались, наблюдая, как эти замечательные люди садятся за противоположные концы большого обеденного стола. Потом портьеры задёргивали. Час спустя, в то время, когда зрители выходили из Королевского театра, портьеры опять открывали, в это время ужин уже заканчивался, и супруги всегда стояли у одного конца стола, тесно прижавшись друг к другу, и, медленно, без всякого смущения, Георг ван Остен заключал свою жену в объятия и в неторопливом и плавном танце исчезал с нею из поля зрения. Портьеры закрывались, и те, кто видел всё это, чувствовали глубокое волнение. Ритуал, свидетелями которого они становились, не казался искусственным, просто эти два человека поставили силу своих чувств на службу высокому делу.

С раннего детства дети в семействе Ван Остенов усваивали, что высшей ценностью жизни является полная искренность. В Георге и Маргрете это устремление, казалось, было доведено до совершенства. Когда вскоре после окончания Первой мировой войны созданный семьёй фонд выделил большую сумму на организацию экспедиции «Дана» для изучения условий размножения пресноводного угря, церковные круги обвинили фонд в том, что тот поддерживает, строго говоря, кощунственное стремление добиться от Господа Бога объяснения тайны творения. На это Георг ван Остен холодно возразил: «У Бога нет тайн. Тот, кому необходимо что-то скрывать, не может быть Богом».

А потом, со свойственной ему последовательностью, задумчиво добавил: «Это же, разумеется, касается и… дьявола».

Хотя сами супруги никогда бы не смогли позволить себе такого нескромного высказывания в отношении себя, но то же самое можно было сказать и о них самих. В своей сценической деятельности Маргрете была предельно искренна, и каждый год судоходная компания — в соответствии с добровольно введённым обычаем, возникшим задолго до закона об акционерных предприятиях 1919 года, — делала достоянием гласности финансовые отчёты, которые были вне всяких подозрений. То же самое касалось и их личной жизни. По бесконечным фотографиям, картинам и описаниям общественность знала дом супругов, их детей и близких. Брак их был ясным и прозрачным, и именно это поднимало его над всеми, придавая ему силу. Символы не могут быть непонятными или таинственными. Они сияют в силу своей ясности, потому что они чище окружающего их мира.

Поэтому Ясон Тофт никак не мог смириться с мыслью, что в истории рода на протяжении двухсот лет существует загадка, которая повторялась и в жизни Георга и Маргрете и для которой не находилось никакого видимого объяснения. Это была загадка, которую общественность сначала отметила, но потом великодушно забыла, потому что совершенным людям легко прощают один-единственный незначительный изъян, но изъян этот, на взгляд Ясона, страстью которого была действительность, был непонятным, притягательным дефектом преломления в таком вообще-то безупречном бриллианте. Загадка эта была связана с отношением семейства к далёкой загранице, к тому, что находилось за пределами Европы.