Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика - [6]
Британцы не каждую ночь совершали авианалеты на немецкие города. Их экипажи нуждались в отдыхе, поэтому иногда целые ночи проходили в наблюдениях и бесконечном ожидании. Наши летчики читали, играли в шахматы, карты или настольный теннис. С полуночи до рассвета многие отдыхали в полном летном снаряжении на койках в комнате отдыха, но это было далеко от реального отдыха в собственных постелях. Как только солнце приближалось к зениту, начиналась ежедневная рутина. После завтрака — тренировки на: познавание целей, стрельбы, полеты в строю — учебные бои. Ближе к вечеру вся эскадрилья от командира до последнего новобранца занималась спортом, компенсируя время, проеденное в сидячем положении в самолете или на земле. Дни проносились незаметно, а когда огненный солнечный шар скатывался в море, наступал час ночных истребителей.
11 июля 1941 года — день, когда я отправился в свой первый боевой полет, ничем не отличался от остальных. К тому времени я полностью доверял своему самолету. Я мог выполнять все необходимые движения с уверенностью лунатика. Я инстинктивно чувствовал малейшее движение самолета в воздухе. Наш эксперт предсказал плохую погоду. Небо затянулось черными облаками, и с моря подул сильный ветер. Авианалеты не предвиделись, командир эскадрильи проинструктировал экипажи новичков первой волны. Покой царил в комнатах ожидания, и летчики уже улеглись на свои койки. Мой радист и я еще играли в шахматы. Время от времени мы выходили на свежий воздух и, задрав головы, изучали небо. Ни одной звезды не было видно, только яркие вспышки молний на западе. Ветер усилился, и слышался шум морских волн, хотя это была игра воображения: мы находились слишком далеко от побережья. Похоже, что через несколько часов налетит жуткая гроза.
— Будем надеяться, что не придется совершать первый боевой вылет в такую дьявольскую погоду, — сказал мой радист, налегая на дверь, чтобы справиться с ветром.
Мы растянулись на койках, размышляя, какова может быть скорость ветра на высоте от 12 000 до 15 000 футов. Скоро нам предстояло узнать это.
— Внимание! Внимание! Немедленная готовность для экипажей Йонена и Шаллека. Над Северным морем обнаружены одиночные бомбардировщики.
Я вскочил с койки и опрометью бросился через летное поле к своему самолету.
— Не спеши, Йонен, — крикнул командир эскадрильи, — а то забудешь радиста или спасательный жилет! Действуй быстро, но не теряй головы.
Я был очень возбужден и с трудом заставил себя успокоиться. В западной части неба все еще сверкали молнии, из темноты выступали очертания истребителей. Сновали черные фигурки: техники снимали струбцинки с рулей управления, укладывали в кабины парашюты. Ризоп забрался на свое место и надел наушники.
— Курс на сектор Вестерланд. Самолет противника примерно в 120 милях от берега, — заговорил передатчик.
Мы отправляемся на увеселительную прогулку, подумал я, выруливая на взлетную полосу. Самолет увеличил скорость, приближаясь к последнему красному огню на краю летного поля. Я мягко потянул на себя ручку управления, и меня поглотила тьма. Исчезло все, что связывало меня с землей; я, совершенно уверенный в старине «Ме-110» и радисте, взял курс на сектор Вестерланд. Лишь на долю секунды посмел я оторвать глаза от приборов и выглянуть из кабины. Клочья облаков обтекали крылья самолета; насколько хватало взгляда, всюду клубились облака. Вариометр показывал, что самолет упорно набирает высоту со скоростью девять метров в секунду, стрелка спидометра мирно колебалась между 200 и 215 милями в час. Фосфоресцирующие шкалы приборов слепили меня, и я уменьшил свет лампочек до минимума. Сильные порывы ветра швыряли самолет, затрудняя полет. Дождь хлестал по бронированной обшивке и стекал по фонарю кабины тяжелыми каплями. Время от времени, когда вспышка молнии прорезала тьму, я различал гигантскую облачную гряду, доходившую до высоты 12 000 футов. Позывные наземного поста наведения Вестерланда были едва слышны:
— «Метеор» — «Аргусу-4». «Метеор» — «Аргусу-4». Пожалуйста, отзовитесь. Пожалуйста, отзовитесь.
Ризоп доложил нашу высоту и курс. В тот момент мы были на высоте 9000 футов и карабкались вверх сквозь густые облака. Постепенно связь с землей улучшилась. Усиливавшийся встречный ветер снижал скорость самолета, и мы потратили вдвое больше расчетного времени, чтобы достичь острова Зильт. Минуты казались вечностью, а наземный пост наведения все спрашивал, почему мы так медленно тащимся.
Тем временем британцы, пользуясь преимуществом попутного ветра, уже почти достигли побережья на высоте 13 500 футов.
— «Метеор» — «Аргусу-4», — взывал наземный пост наведения. — Вражеские самолеты летят над Вестерландом курсом 130 градусов. Высота 13 500 футов.
Увеличивая скорость, я летел встречным курсом на несколько футов выше облаков, чтобы заметить противника на фоне яркого ночного неба или на фоне белой облачной гряды.
— Курс противника 130 градусов, — повторил корректировщик поста наведения. — Вероятно, вы уже близко.
Я немедленно лег на курс 130 градусов. Ровный гул моторов придавал мне уверенности. Ощущение того, что я нахожусь среди том-ми, возбуждало, и совершенно не хотелось спать. Ризоп уже отчитался перед наземным постом наблюдения и смотрел в бинокль на ночное небо. Вдруг я почувствовал воздушный поток от вражеского винта, сильно качнувший мой самолет, и молниеносно отреагировал, дернув ручку в другую сторону. Новые воздушные потоки. Самолет накренился и чуть не вошел в штопор. Видимо, мы летели прямо за британцем. Я крепко сжал коленями ручку управления и натянул кислородную маску, чтобы стряхнуть легкую усталость, вызванную высотой. Несколько первых вдохов, и яркие разноцветные звезды рассыпались перед глазами, зато голова снова прояснилась.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. «Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, — вспоминал Л. Пантелеев, — и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. „Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее… Слава!!!“».