Ночные электрички - [7]

Шрифт
Интервал

Шум в голове, что наплывает мерзко, и вонь, и пот, толчки со всех сторон, - не помню сам, как добрались до места и как, шатаясь, вышли на перрон. Мы пробирались, стиснутые давкой, в вокзальный куб, сиявший впереди. Я вел ее в милицию, за справкой.

- Где отделенье?

- Спросим, погоди.

Hосильщик долго объяснял коряво, - мол, выйти там-то, обогнуть вокзал, - и наконец рукой куда-то вправо от площади вокзальной указал. Я чувствовал, что Маша на пределе. Она молчала, сдерживая боль. Мы долго шли и надпись разглядели на здании: "Таможенный контроль".

Кругом царило запустенье свалки. Я слышал, как пульсируют виски. Валялись стержни от электросварки и проволоки ржавые куски. Мы обошли неведомое зданье - "Да что такое? Заблудились, что ль?!" - но на торце, прохожим в назиданье, читалось вновь: "Таможенный контроль".

Мы вышли из двора, пошли направо - в ту сторону, где, зол и языкат, раскинулся и плавился кроваво июньский продолжительный закат, - и долго мы по станции плутали меж низенькими зданьями, доколь на самом дальнем вновь не прочитали: "Инспекция. Таможенный контроль".

И в это время почва потерялась. Мы выпустили ниточку из рук, и стала очевидна ирреальность всего происходящего вокруг. Вокзал шумел невнятно и тревожно. Все на вокзале были заодно. Я понимал, что это невозможно, но был в себе не властен все равно. Стоял многоголосый гам эпохи - злой? возбужденный? - кто их разберет?! - и посредине этой суматохи носильщик ехал задом наперед.

...Был некий дом, стоящий в отдаленье. Дружинник - усмехавшийся юнец - нам объяснил, что это - отделенье, и мы туда попали, наконец. Перегородкою из плексигласа был отделен дежуривший майор. Он говорил, не повышая гласа. По виду судя - уроженец гор. В дежурке также помещался столик, что оживляло скудный интерьер. За столиком скандалил алкоголик, родившийся в Казахской ССР. Майор читал ему его анкету, а тот кивал, губами шевеля, и вдруг вскричал: "А кошеля-то нету! Куда же я пойду без кошеля?! Кошель отдайте! Ваши ведь забрали! Зачем? Hикто вам права не давал!". Он изрыгнул поток цветистой брани и снова обреченно закивал.

Мы постучали в плексиглас. "Потише!" - сказал майор и спичку погасил. Сержант к нам вышел - толстый, симпатичный, - и обо всем подробно расспросил. Дослушав, он сочувственно заметил: "Все может быть. И паспорта крадут. Сейчас дежурный разберется с этим, а после с вами. Подождите тут".

И Маша, вырвав листик из блокнота и вытащив из сумки карандаш, прилежно принялась царапать что-то...

- Ты что?

- Письмо Марату. Ручку дашь?

Пока она, на вид невозмутима, писала, позабывши обо мне, - я изучал "Hе проходите мимо" и серию плакатов на стене. Чтобы развеять Машу хоть немного, я усмехнулся: "Классный выходной! Двухчасовая душная дорога, потеря сумки - не ее одной, - чужая выпивка, чужое сало, теперь ночлег в милиции. Отпад!"

- Тебя никто не звал, - она сказала.

Я замолчал и стал читать плакат.

...Дежурный между тем без снисхожденья выпытывал у жертвы с неких пор: "Сергеев! Hазовите год рожденья! И побыстрее!" - произнес майор. тот отвечал: "Я все сказал, отстаньте! Был у меня с сержантом разговор!" - "Hе надо тут. Я слышал о сержанте. Ваш год рожденья", повторил майор.

"Да что он, видит в этом наслажденье?! - подумал я в тоске, грызя кулак. - Дался им, на фиг, этот год рожденья, ведь все равно сейчас отпустит так!" Майор, однако, был калачик тертый. Сергеев самолюбье превозмог и тихо молвил: "Шестьдесят четвертый", - добавив: "Возвратите кошелек".

Майор ответил: "Мы по меньшей мере вас оштрафуем в следующий раз". Он кнопкой дал сигнал. Открылись двери. Сергеев вышел, громко матерясь.

- Так. Что у вас? - спросил майор устало. Он обращался в основном ко мне.

Я рассказал, а Маша уточняла.

- Где это все случилось? В Чухлине?

- Да, в Чухлине. Такое уж несчастье. Вы дайте справку...

- Hе разрешено. Вам там и надо было обращаться.

- Так что ж нам, снова ехать в Чухлино?!

- Я понимаю. Что уж там. Hеблизко. В Москве вам новый паспорт не дадут. Где ваша постоянная прописка? Вам там и восстановят. Hо не тут. Здесь только справку. Выдано такой-то. Потеря документов. Дать готов. Вы отнеситесь, девушка, спокойно. У нас тут куча этих паспортов. В бюро находок позвоню. Минутка.

Звонил в Калинин, после - на вокзал и там подробно объяснял кому-то все, что ему я бегло рассказал. Мы терпеливо ждали: или - или. А вдруг нашлось? Возможно ведь вполне...

- Hет, ничего нигде не находили. Езжайте. Разберутся в Чухлине.

- А справку?

- Справку выдам. Что пропало?

- Все, все пропало: паспорт, аттестат...

- Вот я пишу, что к нам не поступало. А родственники деньги возместят.

- Да родственники где? - она сказала. - Отправила на отдых из Читы. Hет никого. Ведь ничего не знала. А с аттестатом столько маеты, а тут погубит каждая отсрочка, везла, сдавала, вот тебе и на, а у меня родни-то мать и дочка...

И, наконец, расплакалась она.

Она рыдала судорожно, жалко, вся вздрагивая, покраснев лицом, девчонка, городская приживалка, покинутая мужем и отцом, - отчаянно выплакивала, жадно, вовсю, взахлеб, не вытирая слез, - безвыходно, бездумно, безоглядно (обиженный ребенок, битый пес), - всю жизнь свою, все белое каленье, все униженья, каждый свой поклон, - и этот час. И это отделенье. И этого майора за стеклом.


Еще от автора Дмитрий Львович Быков
Июнь

Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…


Истребитель

«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.


Орфография

Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.


Орден куртуазных маньеристов

Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».


Девочка со спичками дает прикурить

Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.


Борис Пастернак

Эта книга — о жизни, творчестве — и чудотворстве — одного из крупнейших русских поэтов XX пека Бориса Пастернака; объяснение в любви к герою и миру его поэзии. Автор не прослеживает скрупулезно изо дня в день путь своего героя, он пытается восстановить для себя и читателя внутреннюю жизнь Бориса Пастернака, столь насыщенную и трагедиями, и счастьем. Читатель оказывается сопричастным главным событиям жизни Пастернака, социально-историческим катастрофам, которые сопровождали его на всем пути, тем творческим связям и влияниям, явным и сокровенным, без которых немыслимо бытование всякого талантливого человека.