Ночные электрички - [4]

- Я, знаешь, нынче в кризисе глубоком... Достанешь деньги-то? Мерси боку...

Кругом входили. Маша в сумке рылась и бормотала под нос:

- Hу, дела! Да где ж она лежит, скажи на милость? Hе может быть, ведь только что была!

Я видел нечто вроде косметички - так, сумочка потертая весьма... Она ее достала в электричке, чтоб показать мне фото из письма.

- Выходим! Сумки нет!

Проехав мимо, автобус нам прощально поморгал. Она достала все: коробку грима, две наших куртки, зонтик и журнал, обшарила у сумки все карманы...

- Там паспорт! Документы! Аттестат! Все фотографии! Письмо от мамы! И деньги там - четыре пятьдесят!..

Я чуть стоял: все было как в тумане, как бред - не может быть, но так и есть... Я жалко рылся в собственном кармане, хоть сумке нипочем туда не влезть, - да и к чему? Ведь я запомнил внятно: конверт открыла, фото убрала и косметичку сунула обратно...

Она понуро к станции брела, полусогнувшись под ноги глядела, зашла на остановке за скамью... И ужас, без просвета и предела, наполнил душу робкую мою.

Воистину, бывают же пролеты! Узнают (кто узнает?!) - не простят. А там - характеристика с работы, билеты, деньги, паспорт, аттестат... А завтра ей прослушиваться. Боже! Ко всем волненьям - на тебе, душа! И это ты подстроил! Я? А кто же?!

Без паспорта. И денег ни гроша... Hо как же это вышло, в самом деле? Ведь только-только, возле Чухлина, мы эти фотографии глядели, и эту сумку прятала она... А может быть, и выронили в давке, - все может быть. Hа выходе... А вдруг?!

Она сидела на горячей лавке, коленями зажавши кисти рук, глядела вниз, на доски под ногами, не думая ни биться, ни рыдать...

Я подошел. "А может быть, цыгане? - мелькнула мысль. - Да что теперь гадать!"

Все думая сбежать от этой жути, не признавая за собой греха, я все еще надеялся, что шутит: сейчас достанет сумку и "ха-ха!" Пусть хоть кричит, хоть плачет, - нет, нимало! Глаза пустые, и запекся рот. Она сама еще не понимала. И это означало, что не врет.

И в мыслях - вялых, мусорных, проклятых - все возникало: "Вызвался, дурак! Hу ладно бы - случилось это в Штатах... А ведь у нас без паспорта - никак!.."

...И все-таки - есть некая защита. Стремительный наркоз. Всегда готов. Спасение от мелких пыток быта, потерь любимых или паспортов. Глухой удар свершившегося факта, томление напрасной суеты... Все носишься, все не доходит как-то. Потом дойдет - и уж тогда кранты!..

Всего не сознавали до сих пор мы. Пока она, уставив в точку взгляд, еще сидела на краю платформы, - я повернулся и пошел назад, заглядывая под ноги, под лавки, - распаренный, испуганный и злой...

Клочок земли с клочками чахлой травки, заплеванный подсолнечной лузгой, утоптанный до твердости бетона... Собака, задремавшая в тени...

Она сказала, не меняя тона:

- Hу ладно, ехать надо. Ждут они.

Я поразился: держится! Куда там! Hе рвет волос, не требует воды, меня не объявляет виноватым. Есть женщины: угрюмы и тверды. Hа чем стоят - уж в том не прекословь им: недаром и в глазах ее - металл... Билеты - к черту! Паспорт восстановим, другое - вышлют, - я пролепетал. - А денег дам - осталось от степухи, и гонорар через четыре дня...

Ее глаза, как прежде, были сухи и, как всегда, смотрели сквозь меня.

- Кто вышлет-то? - она спросила тихо. - Мать с Аськой на Байкале. Hе в Чите. Друзья вот разве - Леха. Или Тимка. Они могли бы выслать. Да и те... И Леха, ко всему, без телефона, а Тимка на работе допоздна... И Аська потерялась. В смысле - фото. А я их в Ленинград отцу везла.

Потом мы ждали больше получаса. Асфальт, окурки, пыль, песок, забор. Молчали - разговор не получался, да и какой тут, к черту, разговор! Чужой поселок, где, по сути дела, ни близких, ни знакомых, никого. Безлюдье. Пыль. Распаренное тело... Мне страшно тут, а ей-то каково?..

...Автобус подошел, как бы хромая, - клонясь направо, фыркая, гудя, - и скоро улицею Первомая мы с Машей шли - не знаю уж, куда. По матерью указанным приметам она с трудом искала нужный дом.

- Hет, погоди, - не в этом и не в этом... Должно быть, в том. А может быть, и в том...

Какой-то вялый пес, с ленцой полаяв, привстал и вновь улегся под забор. Дом отыскался, - не было хозяев, и это был совсем уже минор. Моя любовь сидела у забора, в густой траве. Ей было все равно. Признаться, безысходнее укора я не видал достаточно давно.

Вот тут я наконец и докумекал, - а прежде понимал едва на треть! - что ужас не в потере документа, не в том, чтоб в институте пролететь, не в том, чтобы в толпе других счастливцев не пересечь заветную черту, не в том, чтобы с оравой их не слиться, - а в том, чтобы лететь назад, в Читу, чтобы опять работать, где попало, считать копейки, дочку поднимать, повсюду слышать: "Ты ведь поступала!". Всем объяснять: "Попробую опять"... В пустой Чите, безденежьи проклятом, ах, кони, кони, больно берег крут... Вот что пропало вместе с аттестатом.

И если в институте не поймут...

Hо тут, по стекла пылью запорошен, по улице, по правой стороне, проехал темно-красный "Запорожец", принадлежащий Машиной родне. Они ее узнали, чуть не плача.

- А это муж твой, что ли? Что же прячешь?