Ночной слесарь - [5]

Слесарь, который пришел в восемь вечера, выглядел скорее, как врач или школьный учитель. Тыча портфелем в холодные батареи, он сказал, озираясь что отопление полетит к псам, если не прочистить хорошенько.

Хозяин, 1 метр 96 сантиметров, центнер весу, посмотрел на него удивленно, но кивнул.

- Сделаешь за час?

- Посмотрим...

- Это не вопрос, а приказ, - сказал хозяин.

Макс про себя решил, что лучшей тактикой будет не спорить и со всем соглашаться. Потом он может возиться до тех пор, пока не придет Маргарита. Ее, по-видимому, не было дома.

Достав из портфеля инструмент, Гольф выложил все нехитрое имущество, состоящее из отвертки, и двух гаечных ключей, на полотенце и с тоской взглянул на батарею. Секции были монолитные, почти без швов. Все сияло свежей нитроэмалью. Макс стал перед батареей на колени и прижался к ее холодным коленям горячим лбом. Он заглянул в себя. Внутри зияла бездна, и не было желания разбираться в ней.

В десять вечера хозяин дома вышел из своей комнаты и сочувственно посмотрел на слесаря. В его глазах читалось презрение напополам с научным интересом: как такие подвиды выживают в борьбе за существование? Макс наблюдал его реакцию краем глаза не без волнения.

В одиннадцать, прервав репортаж с футбольного чемпионата на полуслове, нервный и возбужденный проигрышем русского клуба, хозяин снова вышел и уставился на расползающийся по гостиной хаос.

Макс Гольф, закатав рукава, развинчивал батарейные секции. Он сидел на полу и прижимал батарею к груди. В таком положении он был похож на аккордеониста.

В полночь они оба, хозяин и Макс, сидели перед истекающей черной желчью батареей, которая в глубине своей черной души оказалась на редкость вонючей. Разговор их носил более чем абстрактный характер, если учесть окружающую обстановку. Валентин Егорович был из "новых русских". Учитель заранее объяснил ему, что "эти" завели себе новую моду - покупать себе вторые хоромы в богатых городках Новой Англии и жить "на две страны". Макс Гольф с интересом смотрел на нового знакомца.

- Маркс прав, бытие определяет сознание. - говорил Валентин Егорович, помогая отвинчивать последний кусок трубы и заглядывая внутрь, как бы в поисках этого бытия. - Как это надо понимать? А вот смотри, понимать это надо буквально, Максик. - Он теперь его называл так, и Гольф на это не обижался. Просто габариты Валентина Егоровича требовали присоединения к другим человеческим особям уменьшительно-ласкательного суффикса. - Так вот. Раньше как? В праздник 7 ноября, будь ты за, будь ты трижды против, а что делал? Бухал. И партийный, и беспартийный - все бухали как один. Отражалось это на сознании? Отражалось. Еще как, верно? С утра башка что? Трещала. Верно? Крыша что? Ехала. Как говорилось: головка бо-бо, во рту кака, денежки тю-тю. Что и требовалось доказать.

В окно постукивал дождь.

В половине первого Валентин Егорович позвонил куда-то, и доставили ужин прямо из ресторана "Санкт-Петербург". Отужинали. Выпили водочки, закусили маринованными маслятами и блинами с икрой. На десерт имелся в наличии кофе с ликером и трюфельный шоколад. Отдыхая на софе, посмотрели детектив: муж - детективный писатель, торгует красивой женой, чтобы задобрить мафиозных шефов, про которых он хочет написать бестселлер. Но она, спохватившись на сорок третьей минуте, что ее насилует незнакомый неинтеллигентный мужчина, убивает из пистолета и его и, в порыве мести, собственного мужа-писателя. Потом присваивает себе чужое имя и становится бэбиситтером.

- Видишь ли, я простой народ уважаю, а интеллигенцию не люблю. - заговорил снова Валентин Егорович после фильма, ставя чайник на плиту. - Я сам из простых работяг, краснодеревщик. Человеком меня сделало что? Русский лес. Он, родной. Видишь эту мебель - все моих рук дело. Вывезено по кусочкам, как средневековый замок. Здесь все снова сложил и соединил намертво. Кижи. Ни одного гвоздя, ни одной скрепы металла - все дерево. Посмотри, какая резная работа. А лак? Разве это лак? Это, друг Макс, настоящий жидкий янтарь, это - не хухры-мухры, сердолик в натуре .

Макс Гольф из вежливости продолжал рассматривать витые виноградные листья в изголовье небольшой софы.

- Человек тогда человек, когда он мастер, правильно я говорю? Тогда он что? Тогда он, почитай, встал на две ноги. А интеллигенция что? Она сама себя не уважает, и дела у нее в жизни не было и нет.

- Интеллигенция отвечает за нравственные критерии народа, - процитировал Гольф Николая Бердяева, но Валентин Егорович его перебил.

- Чего? Нравственные критерии? Вот ты послушай, дружище. У меня жена есть... - И Макс насторожился. - Она сейчас у сеструхи, приедет завтра утром. Так вот, жена моя была до меня замужем за одним козлом, интеллигентом, как ты говоришь. Он заставлял ее читать ему Блока, когда занимался с ней любовью. Она умоляла: "Не надо, не надо!" А он без Блока, видишь ли, не мог. Не кончал, ха-ха.

- Ну это дело семейное, - сказал Макс Гольф. Втайне он всегда подозревал, что Рита сбежала не от хорошей жизни.

- Да, верно говоришь. Но я еще тоже не кончил. Ха-ха... Понимаешь, он стал ходить налево, лишь они приехали сюда. И с кем снюхался, козел эдакий? С женой своего же друга, с которым они вместе на английских курсах учились. За одной партой в синагоге сидели, ха-ха. Ели, пили вместе, из одного корыта. Он ему даст какое-нибудь поручение: мол, сходи, дружище, за лекарством, а сам, козел, бежит в чужой огород. Та женщина, жена его кореша, сначала сопротивлялась, говорила "нет, ни за что"... Но он ее этой поэзией и Блоком взял. Они же, интели, знают, как бить на чувства женщины. "Мы встречались с тобой на рассвете, ты веслом рассекала прилив..."! Понял, как оно! А ты говоришь нравственные - что? Критерии?! Ха-ха!