Ночной разговор - [7]

Арон Григорьевич вернул Библию на прежнее место, присел к столу и в крайнем возбуждении допил из своей чашки остатки холодного чая.

- То же самое я сказал и прочитал в тот раз дочке. "Ты был прав, папочка..." - "Это не я, это Тора..." - "Что же мне делать?.." - "Постарайся ей все объяснить... Пришли ее ко мне..." Это, знаете ли, легко сказать: "Постарайся... Пришли..." Сердце у меня разрывалось, когда она пришла, наконец, ко мне, и я увидел, как она осунулась, похудела, побледнела, ничего общего с той Риточкой, к которой я привык, веселой, живой, похожей на огонечек, на пламя субботней свечи, которое колышется, играет от малейшего движения воздуха... А тут... Сидит, молчит, опустив ресницы, а поднимет их - глаза, как провалы - в ночь, в какую-то бездонную черноту... Говорю себе: ну, что?.. Ну, девочка перед тобой сидит, твоя внучка, что ж тут такого?.. А самого, как гляну на нее, оторопь берет, честное слово. Будто не я ей, а она мне должна что-то рассказать, объяснить... Все, что мог, я ей тогда сказал. И слова из Торы прочел, и лагеря смерти описал, которые сам, своими глазами видел, и людей, похожих на трупы, и трупы, горы трупов, в которых ничего человеческого не осталось... Помню, пришли мы в один такой лагерь, а там охрана не успела сбежать, и в ней - офицер, который у отца на виду сына истязал и мучил, прежде чем застрелить... Приказал я этого гада к стенке поставить, отцу дал свой пистолет: на, говорю, стреляй... А тот взял пистолет, подержал-подержал и на землю опустился, заплакал. Не могу, говорит... Ну, честно признаюсь, у меня-то - нет, рука не дрогнула... И это, и многое, многое я ей тогда рассказал... А она - что бы вы думали - она?.. Риточка наша?.. Слушала она, слушала, а потом и говорит: "Не хочу!.. Не хочу больше слышать - о Холокосте, о Торе! Вы мне все - о трупах, о газовых камерах, лагерях смерти, а я - жить хочу, жить!..Понимаешь?.. Жить!.." - "Ну-ну...- говорю. - Жить... А что такое - жить?.. Может быть, ты объяснишь?.." - "Скоро узнаете!.." И ушла не прощаясь. Вскочила и ушла, только хлопнула дверью. Вот тебе раз, думаю. Поговорили... И что за слова, как их понимать - "Скоро узнаете"?.. А вскоре приезжает ко мне дочка, Раечка, вся в слезах и тоже на себя не похожа. Прямо с порога уткнулась мне в грудь, чего, кстати, с ней никогда не случалось, и плачет-рыдает: "Что делать, папочка?.. Что делать?.." - "Что, - говорю, - делать?.. Надеяться на бога... Что я могу еще сказать?.." А у самого в голове все время крутится "скоро узнаете..." - "Она его любит, любит... Он звонит ей по два раза в день, утром и вечером, она двери закрывает, чтобы я не слышала, о чем они говорят..." Господи, как переживания меняют женщину!.. И моя Раечка - всегда такая сдержанная, подтянутая, строгая и к себе, и к людям, а тут - квашня-квашней, лицо разбухло от слез, ресницы текут, волосы сбились... И сама не стоит - с ног валится... "Иди, - говорю, - детка, приди в себя, прими душ..." Послушалась... Надо вам сказать, семейная жизнь у нее не получилась, хотя любовь была - куда там!.. Только муженек ее сбежал, и между прочим - к русской, но это особый разговор, я к тому, что бросил он ее с годовалой Риточкой на руках, и она всю жизнь одна Риточку воспитывала, всю себя в нее вложила, понятно - еврейская мама... Ну, вот, приняла она душ, немного успокоилась, посидели мы, попили чайку. "Значит, - спрашиваю, - любит она этого фашиста?.." (Разумеется, это я только между нами так его называл.) - "Любит... А мне говорит: "Вы, говорит, такие же, как они... Они не хотят меня, потому что ненавидят евреев, а вы не хотите Эрика, потому что ненавидите немцев... У вас свои счеты, а до нас до самих никому нет дела!.. Какая между вами разница?.." Так-так, думаю я, значит, никакой разницы... Никакой разницы между мной и тем эсэсовцем, который в семейном альбоме красуется... А что бы она сказала, если бы не наша, а их взяла?.. И что бы тогда сказала Америка, весь мир?.. Если, понятно, было бы, кому говорить?.. "Хорошо, - говорю, - если так - видеть ее больше не хочу! Духу ее чтобы здесь больше не было!.." - и чувствую, сейчас меня инфаркт хватит... Нацедила мне Раечка разных капель, нитроглицерин принять заставила... Да какие там капли, какой нитроглицерин!.. В ту ночь я молился... Никогда еще я не молился так долго и горячо, можете мне поверить... Молился и плакал. Все зря, думал я, вся моя жизнь прожита напрасно... За что, господи? За что? Если для нее, для внучки своей, я - все равно что они... За что?.. В первый раз тогда я понял всю глубину книги Иова... А через несколько дней - вы можете представить?.. - звонит мне Раечка и говорит, что Риточка пропала...

Арон Григорьевич смолк, ушел в себя. Он поиграл ложечкой, потрогал - осторожно, кончиками пальцев - голову, словно проверяя, цела ли она, не раскололась ли на части, не дала ли по крайней мере трещину... И вдруг повеселел, глаза его, было померкшие, засветились, он загадочно усмехнулся и протянул мне пустую чашку:

- Подлейте мне, дорогой, да погорячее, не сочтите за труд... А я расскажу вам такое, что вы только ахнете, а может быть, даже не поверите, я сам, неверное, не поверил бы, если бы кто-то мне такое рассказал, да-да!.. Но я расскажу вам всю правду, как она есть!..