Ночной принц и я - [3]

Всё остальное, что в последствии со мной происходило — рассказала мне мама. Это время я помню смутно, словно память заволакивает туманом и мозг отказывается работать.

Меня спас майор милиции, выгуливавший своего стаффа. Его звали Александром Сергеевичем, как Пушкина. Добрейшей души был человек. Жалко, что его уже нет на этом свете — он погиб год спустя в перестрелке. Тогда он заметил, что разъярённые дети кого-то бьют, и поспешил на помощь. Раскидав, словно слепых щенков ребят, он спустил свою Беретту. Так звали стаффордширского терьера, которого он выгуливал. Думаю, только благодаря Бере, тогда удалось что-то доказать. Оглядев мои изорванные лёгкую куртку, колготки и юбку он понял, что единственный выход — это срочный приезд скорой. Я не приходила в сознание, сколько бы он не хлопал меня по щекам и осторожно потряхивал за плечи. В это время Берета караулила двух парней, которых сшибла с ног и повалила на землю. При малейшем движении она рычала, показывая нехилые зубы. Скорая приехала достаточно быстро — за семь минут. Думаю, это спасло мне тогда жизнь. За это время Александр Сергеевич успел порыться в моём портфеле и узнать не только моё ФИО, но и рабочий телефон мамы. Именно ей он и позвонил, когда меня увезли в реанимацию.

Звонок от майора потряс мать. Она сбивчиво объяснила ситуацию начальству, и директор незамедлительно отпустил её. Матушка была в больнице уже через двадцать минут, однако то, что сказал ей врач было до того абсурдным, то поначалу мама не поверила его словам:

— У вашей дочери сильные повреждения. У неё сломаны три пальца, левая рука и трещина в позвоночнике. Кроме того, у неё очень сильное сотрясение головного мозга и, скорее всего, отбита селезёнка и велика вероятность внутреннего кровотечения. Мы подозреваем скрытую черепно-мозговую травму. По приезду у неё уже была остановка сердца и из-за его слабости мы не можем провести оперативное вмешательство. Так что молитесь. Вряд ли мы можем чем-то помочь в её случае. Слишком слабый организм, — бесцветные пустые фразы повергли мою мать в глубокое отчаяние.

В реанимацию маму не пустили, она осталась сидеть в приёмном покое, тупо уставившись в одну точку и осмысливая сказанное врачом. Выходило, что завтра или послезавтра вместо здоровой улыбчивой и тихой дочки у неё будет на руках безжизненное тело, которое надо будет обмыть и положить в гроб, а потом закопать на кладбище. Она беззвучно спрашивала, за что ей такое испытание даёт Бог и почему именно ей. Мама также понимала, что за мной уйдёт также и бабушка с дедом, беззаветно любившие свою внучку. Ко всему прочему, у них уже был на тот момент один инфаркт. Из тихого омута помешательства её вывел Александр Сергеевич. Майор не мог просто так сидеть на месте, поэтому, отвезя юных бандитов в участок и бросив их в КПЗ, он поехал в больницу, где и нашёл мою маму и рассказал ей, как нашёл меня и задержал ребят. Милиционер, перед тем, как ехать в реанимацию, сделал несколько снимков задержанных, и в одном из ребят мама опознала моего одноклассника Кузнецова. Это был приговор ему.

Однако, как оказалось, я родилась в рубашке. На третий день из глубоко забытья меня вывел холод и сильное желание почесать левую руку. Но я не смогла пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело словно одеревенело. Минутой позже в моём обзоре показалось миловидное женское настороженное лицо. Оно что-то говорило, но я воспринимала это так, словно у меня в ушах была вата.

— Попить, — прошептали мои губы. — Дайте пожалуйста попить.

Это были мои первые слова, которые я произнесла после своего второго дня рождения. Я выжила — это было настоящим чудом, выкарабкаться, заговорить… Но ад ещё не кончился. Дальше было три месяца реабилитации и суд, на котором все всё валили на меня, а я сидела в коляске, в то время мне ещё нельзя было много ходить, и плакала оттого, что я перенесла все эти мучения, выжила, старалась улыбаться и поддерживать свою семью, а меня тыкают носом в то, что я вообще нехорошая, агрессивная и плохая дочь. Чего только на суде не было сказано. Родители ребят меня обвиняли во всём, вплоть до разврата и пакостничества. А я широко открытыми глазами смотрела на это представление и не могла поверить… Что я им плохого сделала? Зачем они так со мной. Когда мама обратилась к директору с просьбой дать показания в суде, ей показали на дверь, но он всё-таки выступал… Ничего не видел, не слышал, не знаю, кто затеял драку, вообще-то Алиса девочка с положительными оценками, очень тихая, но кто знает какие черти водятся в омуте? В конце концов, у меня просто случилась истерика ото всей этой лжи, и заседание пришлось прервать. Александр Сергеевич вместе с нашим адвокатом Маней Дорофеевой и мамой твердили мне, что всё будет хорошо. Всё образуется, мы выкарабкаемся, выберемся. Но я не верила, лишь горькие слёзы текли по щекам, размывая по лицу тушь и карандаш, это мама постаралась придать глазам более осмысленный вид, да и прикрыть бледность. Суд возобновился лишь через полтора часа, когда меня привели в порядок и слёзы перестали течь по щекам. И опять всё пошло по новой. Меня защищали лишь три человека- два завуча и Александр Сергеевич. В самом конце суда принесли показания Татьяны, как я уже потом узнала. Они-то и решили всё дело. Приговор был относительно мягок. Три года строгого режима и триста тысяч морального и материального ущерба. Из всей этой суммы у нас осталось после лечения около пяти тысяч. После суда я не произнесла не слова две недели. Почти ничего не ела, лишь тупо смотрела в потолок и плакала. Я впала в глубокую депрессию.