Ночной пасьянс - [8]

Сергей Ильич понял, что разговор бессмыслен.

- Кто этот человек, перед которым вы так танцуете? - спросил он резко.

- Председатель Облсовпрофа товарищ Кухарь.

Это было так неожиданно! Голенок опустил трубку на аппарат, достал блокнот, отыскал служебный телефон Кухаря. Слова были готовы, тут церемониться нечего!

- Приемная, - отозвался голос секретарши.

- Юрия Кондратьевича, пожалуйста, - попросил Го ленок.

- Он на совещании в облисполкоме. Будет после обеда. Что передать?

- Передайте, что звонил Голенок. Он знает, кто я и куда мне звонить, - Сергей Ильич был абсолютно уверен, что едва Кухарь появится и секретарша доложит, кто звонил, тот немедленно подаст голос. Поразмыслив, Сергей Ильич подумал, что Кухарь вероятней всего не знает, что рабочих сняли именно у него, Сергея Ильича, но от этого не легче. Боже мой, сколько лет они знакомы! С отрочества! Сколько раз жизнь сводила его, Юрку Кухаря и Миню Щербу, разводила и снова потом они оказывались рядом. И так с самого момента эвакуации...

"Сережа, подъезжай! - кричит Юрка Кухарь. - На сегодня шабаш".

Он второгодник. Старше вас. Верховодит. Копаете сахарную свеклу. Война. Немцам вломили под Москвой. Ты, как и он, и многие другие одноклассники, здесь - в эвакуации. Скоро в армию. Мелкий, как из пульверизатора парикмахера Когана, дождь. Раздувшиеся от влаги сизые тучи вползают одна в другую. На ровном унылом поле бурты свеклы. Вы в сапогах, волочите на них тяжелую вязкую грязь. Ты сидишь на длинной бричке. В нее запряжена старая слепнущая кобыленка. Юрка почему-то называет ее "Мустафа". По ее глубоким бокам пробегает холодная дрожь. На спине у тебя, как и у всех ребят - от дождя - мешок, завязанный у горла. Зябко. Руки в грязи, она обсыхает на ветру, покрывается трещинками, как высохшие такыры. Голодно. Очистив ножом свеклу, грызешь ее, перегоняешь бричку на другой конец поля. Ребята швыряют в нее кетмени, лопаты, носилки, и вы выбираетесь на раздолбанный проселок. Дождь усиливается. Густеют сырые сумерки. Километрах в двух от кишлака колхозная сыроварня, - покосившаяся, обмазанная саманом с кизяком. Дверь в нее распахнута, оттуда тянет кислым. Там чаны, печь, а за занавеской железная кровать хозяйки сыроварни Насти. Ей двадцать пять. Для вас, десятиклассников, она женщина в летах. Невысокая, плотная, с широкими, вихляющими бедрами, с сильными круглыми икрами на коротковатых ногах. Настя наполовину украинка, наполовину казашка. Смуглая, скуластая, с неожиданно большими карими глазами. Ходит она в белом замызганном халате, в кирзовых сапогах на босу ногу. Вы делитесь подозрением, что под халатом у нее ничего нет.

Высокие груди при ходьбе играют, как студень.

- Это мы проверим, - нагловато обещает Юрка.

Он высокий, сильный. Ты такого же роста. И не слабее. Но в нем есть еще какая-то _д_р_у_г_а_я_ сила. Он говорит тебе:

- Держись меня, не пропадешь.

Возражать не хочется.

Настя шутит с вами, жалеет. Подкармливает густой приторной патокой. Когда дает кусок брынзы, когда напечет лепешек из отрубей. Столуетесь вы в колхозе. Отвар из бараньих костей, в котором несколько тугих клецек - одна другую догоняет, - зеленый чай три раза в день с куском хлеба из ржаной муки с какой-то примесью, отчего этот хлеб, как мокрая глина, и опять же патока вместо сахара. Живете вы рядом с сыроварней. За развалившимся дувалом сарай, где под мешковиной хранится сено. Накрываетесь тем, чем снарядили дома.

С некоторых пор Настя начинает баловать вас: то сварит баранью ногу с домашней лапшой, то налепит вареников с картошкой, заправит их курдючным жиром, то нажарит на конопляном масле картошки с луком. Долго не понимаете, с чего пошла такая житуха. Но однажды ночью просыпаешься от шуршания сена и тихих голосов у дверей. Вглядываешься и узнаешь: Юрка и Настя. Они выходят. Возвращается Юрка на рассвете. Так и пошло - ночь за ночью. На узких губах Юрки какая-то новая ухмылочка, под глазами синяки, уже в открытую смалит самосад. Настя подает ему тарелку, в которой всегда погуще, кусок побольше. Миня Щерба ропщет. И тогда Юрка говорит:

- Заткнись!

- Это почему же? - бычится Миня.

- Заткнись, говорю, сипильдявка, иначе в лоб получишь. Где твой отец? Чего молчишь? Думаешь, не знаем? Он враг народа! Жри, что дают и скажи спасибо. Так? - оборачивается он к тебе.

- Сын за отца не отвечает, - говоришь ты. - Так товарищ Сталин сказал. - Ты опускаешь глаза в тарелку. Входит Настя. Юрка умолкает.

Ты-то уже догадался, в чем дело, с чего пошел такой разносол. Почему-то стыдно за Настю. И рад бы отказаться от еды за _т_а_к_о_й_ ее привкус, но голод не тетка.

- Запомни, - однажды говорит тебе Юрка, - за спиной надо всегда иметь дружка. Во-первых. Во-вторых, кто сверху - тот хозяин.

И в этой фразе ты улавливаешь два смысла...

А потом происходит ЧП: исчезают три совхозных индюшки, по тем голодным временам большая ценность. К тому же принадлежат они ферме, где откармливается птица для столовой Совнаркома республики. Остатки - перья и кишки - находят в старой силосной яме. Подозрение падает на вас школьников. Прибывает комиссия, входит в нее и директор школы, тоже эвакуированный, пожилой туберкулезный человек, у которого, как говорит твоя мама, "одно легкое съела каверна". Юрка знает, что твоя мама дружит с директорской женой, бывают друг у друга. "Слушай, Голенок, - шепчет Юрка, - ты скажи чахоточному, что я ни при чем, этих чер товых индюшек не трогал". - "А тебя никто и не обвиня ет, - пожимаешь плечами. - Чего ты суетишься?" - "На всякий случай скажи. Я в долгу не останусь..." Тогда-то и приходит, как ощущение, мысль, что бессовестный человек знает свою истинную суть и в определенные моменты жизни она его пугает и заставляет осторожничать, упреждать возможные неприятности. Как говорит ваш школьный военрук, "главное - нанести упреждающий выстрел". Правда, говорится это по другому, военному поводу. Мысль эта возникает такой, какой и могла возникнуть по конкретному поводу у семнадцатилетнего паренька, только с годами она обретает более широкий смысл...