Ночной огонь - [31]

В ремонтной мастерской космопорта Мэйхак познакомил Джаро со своим бригадиром, Трио Хартунгом, а также с обладателем зверской уродливой физиономии по имени Гэйнг Нейтцбек — тот ограничился молчаливым кивком.

Покинув мастерскую, Мэйхак привел Джаро в кафе под открытым небом, на краю площади перед зданием космопорта. Заказав чаю и пирожных с кремом, Мэйхак спросил Джаро, что он думает о Хартунге и Нейтцбеке. Джаро поразмышлял, после чего ответил: «Господин Хартунг производит впечатление человека надежного и достаточно дружелюбного. Мне он, пожалуй, понравился».

«Не могу ничего возразить. А как насчет Гэйнга Нейтцбека?»

Джаро нахмурился: «Не знаю. Он выглядит очень мрачно».

Мэйхак расхохотался: «Не все то золото, что блестит. То есть наоборот. В любом случае, не суди о нем по внешности. Хотя, конечно, в застенчивости его не обвинишь».

«Значит, вы его давно знаете?»

«О да. Позволь поинтересоваться: когда Фаты привезли тебя в Танет, ты что-нибудь помнил из своего прошлого?»

«Ничего особенного».

«И ты не знаешь, где тебя нашли?»

«Нет. Они не скажут, пока я не закончу Институт».

«Хм. Расскажи все, что помнишь».

Джаро рассказал о картинах, еще возникавших в его памяти, и о сопутствовавших им ощущениях.

Мэйхак слушал чрезвычайно внимательно, впившись глазами в лицо Джаро так, словно выражение лица могло объяснить больше слов: «И это все, ты больше ничего не помнишь?»

Джаро смотрел куда-то вдаль: «Раз или два — не могу сказать точно — мне снилась моя мать. Не помню, как она выглядела — помню только ее присутствие и голос. Она говорила: «Бедный маленький Джаро! Как я не хотела возлагать это бремя на твои плечи! Но ничего не поделаешь». Что-то в этом роде. У нее был очень печальный голос — когда я проснулся, я чуть не заплакал».

«О каком «бремени» она говорила?»

«Не знаю. Иногда, когда я о ней думаю, мне кажется, что я должен сделать что-то важное, но когда я пытаюсь вспомнить, нить ускользает».

«Гм. Любопытно. А еще что-нибудь ты помнишь?»

Джаро поморщился: «Есть еще одна вещь. Думаю, она связана с садом под двумя лунами». Джаро рассказал Мэйхаку о скорбном голосе, причинявшем ему столько беспокойств. Он рассказал также об обследовании и лечении в комплексе «Бантун», о горестных хриплых восклицаниях, зарегистрированных звукозаписывающим устройством: «Врачи не могут это объяснить ничем, кроме телепатии. Но они мне помогли — теперь, наконец, меня не тревожит никакой голос».

По мере того, как Джаро говорил, внешний вид Мэйхака заметно менялся. Он напряженно наклонился вперед и застыл, словно в рассказе Джаро для него было что-то одновременно непреодолимо притягательное и вызывающее ужас. Джаро предположил даже, что Мэйхаку, может быть, пришлось пережить такое же вторжение в его сознание.

В конце концов Мэйхак сказал: «Достопримечательная последовательность событий!»

Джаро кивнул: «Я рад, что голос замолчал».

Откинувшись на спинку стула, Мэйхак тоже посмотрел куда-то вдаль и спросил: «Значит, этот голос больше вообще не появляется?»

«По-моему, нет. Иногда я слышу что-то вроде едва заметного отзвука — знаете, как бывает, когда заходишь в комнату, где кто-то только что кончил говорить».

«Очень хорошо! — Мэйхак поднялся на ноги. — Мне нужно вернуться в мастерскую».

Мэйхак удалился. Джаро провожал глазами его пружинисто шагающую фигуру, пересекавшую площадь и скрывшуюся в здании космопорта. Некоторое время Джаро продолжал сидеть, задумавшись о странном поведении своего знакомого. Мэйхак не был просто удивлен его рассказом — он был явно чем-то потрясен.

Джаро, окутанный тайнами пуще прежнего, вернулся в Приют Сильфид.

Шло время, и Джаро долго не встречался с Мэйхаком, больше не приходившим в гости, и не получал от него никаких сообщений. Может быть, следовало его пригласить? Джаро подозревал причину такого длительного отсутствия. С точки зрения Фатов, Мэйхак больше не был аспирантом Института, интересовавшимся эзотерической музыкой и причудливыми инструментами. Теперь он работал в космическом терминале. Так как он посетил множество далеких планет и провел значительную часть жизни в открытом космосе, профессора Фаты опасались его влияния на Джаро. Если Джаро нужно было брать с кого-то пример, они предпочитали, чтобы таким образцом был Хильер Фат, а не Тоун Мэйхак — не только астронавт, но и далеко не пацифист!

Джаро невесело усмехнулся. Все было ясно. Благожелательные и любящие родители, Фаты накладывали на него обременительные ограничения. Джаро понимал, что Мэйхаку нравилось проводить время в его компании; следовало как можно скорее его разыскать и глубже проникнуть в мучительно дразнящие тайны, частью которых теперь стал Тоун Мэйхак.

Утром Джаро вернулся в школу и полностью сосредоточился на занятиях, словно подвергая себя отшельническому обету. Во время обеденного перерыва Джаро проходил по внутреннему двору гимназии мимо Ханафера Глакеншоу. Ханафер рассеянно взглянул на него — но не забыл усмехнуться и фыркнуть, чтобы подчеркнуть постоянство и неизбежность презрения к профану. Джаро ухом не повел.

Ситуация, однако, становилась неприятной. Презрение Ханафера, конечно, могло и не привести ни к каким последствиям — но возникало впечатление, что рано или поздно оно могло выразиться в действиях, которые Джаро больше не мог бы игнорировать. Что тогда? Что, если Ханафер нападет на него и заставит обороняться? Самозащита не соответствовала мировоззрению профессоров Фатов. Они напомнили бы ему, что законы не требовали от него нанесения ударов или причинения боли другому человеческому существу, независимо от масштабов или характера провокации. А их собственные высокие этические представления требовали, чтобы Джаро вежливо заявил об отказе прибегать к насилию и удалился, не продолжая участвовать в конфликте. Таким образом, по мнению Фатов, он пристыдил бы противника и вызвал бы раскаяние у пособников обидчика, а сам мог бы наслаждаться плодами благонравия и целомудрия. И снова на губах Джаро появилась печальная усмешка. Супруги Фаты не позволяли ему заниматься физическими упражнениями, связанными с нанесением ударов или каким-либо единоборством; поэтому в случае нападения он не сумел бы успешно защищаться, и Ханафер, конечно же, оттузил бы его на славу.