Ночной огонь - [172]

Рядом с парадным залом находилась библиотека — помещение умеренных размеров, с тяжелым столом из полированного твердого дерева посередине. Полки, тянувшиеся вдоль стен, ломились от тяжелых томов в кожаных переплетах.

Джаро случайно выбрал и положил на столе пару книг. На черных переплетах, все еще мягких, были выдавлены изощренные цветочные орнаменты; от обложек исходил приятный аромат воска с консервирующими добавками.

Джаро смахнул пыль с одной книги и осторожно открыл ее. Страницы, покрытые каллиграфическим текстом, перемежались детальными зарисовками в витиеватых рамках, выполненными тонким пером и разноцветными чернилами. На иллюстрациях изображались пейзажи, интерьеры, портреты, а также различные занятия и развлечения роумов в старинных нарядах — по мнению Джаро, автор отличался несомненным талантом и в совершенстве владел техникой рисования. Текст, однако, выведенный архаическими символами, не поддавался его пониманию.

Мэйхак стоял рядом, глядя на страницы по мере того, как их перелистывал Джаро. «Никто больше не создает такие книги, — заметил он. — Этот обычай прекратился в «смутные времена», когда закончился расцвет цивилизации роумов».

Мэйхак рассматривал тщательную зарисовку сцены в саду: молодой человек в белом кафтане и синих панталонах улыбался, глядя сверху вниз на темноволосую девочку восьми или девяти лет от роду. Мэйхак прочел про себя сопровождавший иллюстрацию текст и указал на фигуру юноши: «Это автор книги. Его звали Тобри дин-Метьюн. В наши дни этот клан больше не существует. А эта девочка — его кузина Тиссия. Тобри называл ее «Тисси» — все родственники называли ее этим уменьшительным именем. Тобри всю жизнь занимался составлением этой книги. Надо полагать, Тиссия тоже оставила после себя книгу жизни».

«Было бы любопытно сравнить их книги», — размышлял вслух Джаро. Он с любопытством изучал лицо Тобри дин-Метьюна: «Довольно приятная физиономия. Проницательная, но, пожалуй, слишком нежная и чувствительная».

«Таким он себя представлял. Портрет может соответствовать действительности — или несколько идеализированному внутреннему представлению. Как бы то ни было, это не имеет значения. Эта книга — изложение представлений Тобри, сокровищница его любимых тайн, наблюдений и гипотез. Он хотел запечатлеть тот факт, что появился на свет и прожил целую жизнь, что ему были известны благородные чувства и мгновения возвышенной радости. Мы заглядываем в душу Тобри — возможно, впервые с тех пор, как он закрыл последнюю страницу, приложив к ней свою печать».

Джаро перелистывал страницы: молодой человек Тобри постепенно взрослел.

«Этой книге две с половиной тысячи лет! — сказал Мэйхак. — Может быть, даже больше. Антиквары-роумы могли бы определить дату с точностью до года, глядя на костюмы изображенных персонажей — особенно на обувь и, конечно же, на модные женские платья».

Джаро задержался, рассматривая еще одну иллюстрацию, выполненную даже тщательнее предыдущей. Тобри стоял на опушке леса, поставив ногу на бревно. Он играл на щипковом струнном инструменте, похожем на ребек или лютню, аккомпанируя трем девушкам в коротких платьях из полупрозрачного белого муслина, взявшихся за руки и танцевавших хороводом. Тобри превратился в бледного кавалера с тонкими чертами лица, обрамленного кудрявыми каштановыми локонами. Он сосредоточенно прислушивался, явно наслаждаясь звуками, исходящими из-под его пальцев. Лицо его свидетельствовало о прихотливом, но в то же время суровом характере, скорее замкнутом, нежели откровенном. На соседней странице Тобри запечатлел нечто вроде формулировки своих принципов или системы ценностей. Прищурившись и водя пальцем по строкам, Мэйхак прочел:

«Эти слова начертаны мной, Тобри дин-Метьюном — тем единственным, тем неповторимым, чем я был и что я есть. Мои качества превосходны; к их числу относятся добродетель, благородство, богатое воображение, чувство юмора и предрасположенность к блаженной неге. Само собой, во всей Вселенной никогда раньше не было такого, как я, и подобный мне никогда не появится в будущем, так как я взошел на вершину сознательного разумного существования. В чем же я превзошел всех остальных, людей всех эпох, всех планет, всех народов? Оставил ли я после себя выдающиеся произведения ума и таланта? Нашел ли я решение древних загадок? В чем мое преимущество? Это моя сокровенная тайна — но почему бы не доверить истину книге жизни? Я не хочу, чтобы меня можно было назвать человеком, неблагодарным судьбе. Так в чем же моя благородная тайна? Она завораживает простотой: она состоит в том, что я умею радоваться существованию.

Я обращаюсь ко всем, кто посетит сей мир после меня! Пусть прекрасные девы вздыхают, сожалея об упущенном блаженстве! Пусть галантные кавалеры пожимают плечами, молча говоря себе: «Увы!» Никто из вас не ощутит волнующий ритм моей несравненной, великолепной жизни — к вящему сожалению грядущих поколений!»

Джаро медленно отложил книгу Тобри: «Это можно продать».

«Разумеется», — отозвался Мэйхак.

«Надеюсь, вы от души развлекаетесь, растаскивая библиотеку, как пара старьевщиков!» — презрительно заметила Скирль.