Ночной кошмар с Николаем Сванидзе - [41]

— Что заставило уйти из НИИ и заняться преподаванием?

— А я никуда и не уходил, просто стал совмещать три работы. Работать в НИИ было приятно, но надо и семью кормить. Начал с репетиторства, а потом устроился в Историко-архивный институт на полставки.

— Успевали?

— Мне было 30 лет, да и куда деваться? Одних учеников мне рекомендовали знакомые, других находил по объявлению. Готовить в институт — готовил, но поступление не обещал (у меня никаких связей в институте тогда не было).

— А в Историко-архивный институт вас кто пригласил?

— Знакомая моей мамы, заведующая кафедрой всеобщей истории Наталья Басовская. Мама после университета преподавала в школе, а Наталья была ее ученицей. Разница в возрасте у них была небольшая, и после окончания школы мамина ученица стала ее подругой.

— Выходит, вы устроились через свою маму?..

Кто бы знал, что догадки про роль предков найдут подтверждения и в зрелые лета?

— Да. Но я ей ни на что не жаловался. Мама сама мне предложила.

— Что вы преподавали в Историко-архивном?

— Новую и новейшую историю Запада, иногда читал лекции по новой и новейшей истории Востока, вел семинары по американской конституции и читал для абитуриентов огромный курс российской истории.

— Вы были строгим преподавателем?

— В мои обязанности не входило обозначать строгость. И двоек на экзаменах я никому не ставил. Правда, несколько человек из-за наглости с их стороны я отправил на пересдачу. Их позиция была такова: «Куда ты денешься, все равно поставишь». Такое я терпеть не мог. А если видел, что человек просто не успел подготовиться (было много вечерников и заочников), ставил трояк. Грамотного историка из него все равно не получится, так зачем же его мучить? Зверствовать я не любил. — А на прогулы студентов тоже не обращали внимание?

— Не обращал. Может, молодой человек в девушку влюбился и ему не до учебы. В любом случае по первым фразам я мог определить, знает человек материал или нет. Главное для меня были знания.

— Сколько лет вы преподавали?

— Три года. Уже работая на ТВ, я дочитывал общий курс российской истории.

Простите за фамильярность, Николай Карлович, но так и хочется крикнуть: «Да что ж ты, либерал разэтакий, не остался слугой вузу, отцом студентам, а ринулся зверствовать над миллионами телезрителей. Глядишь, сейчас был бы обожаемым профессором? У нас таких полно: на — швили, на — нидзе, на — хурдия. Хотя, судя по твоему «невызверению» на телеэкране, можно усомниться в твоем адекватном восприятии понятий: «зверствовать-либеральничать». Хотя опять же, не исключено, что такую пакость делает из, в сущности, незлобивого человека та самая искривленная линза «Зеркала», за которым застыли Нушрок, Абаж, Йагупоп и Анидаг. Увы? верится в это с трудом. То же самое говорят про нормального Жирика, которому якобы баламутная шлея под хвост шпарит лишь при виде софита или фотоаппарата. Если это правда, то надо обращаться к врачу, а не превращать в пациентов дурдома полстраны, полагая, что нам, Николаям Карловичам, дано столь обширное знание.

— Со своими бывшими студентами вы поддерживаете отношения?

— Не поддерживаю, но иногда они мне встречаются. Правда, я не всех помню. И это неудивительно: иногда на экзамене я принимал по 60–70 человек. Но когда ко мне подходят и говорят: «Николай Карлович, а помните, я вам экзамен сдавал?» — мне приятно.

Любопытно, досточтимый Карлович, ваш курс дал хоть одного патриота не этой-вашей, а Нашей страны, чтобы хоть приличия ради доказал, что не зря учился за русский счет во вроде как русском вузе и чтоб раскрошил общее молодежное лизопятство нормальной для студента правдой-маткой, как европеизирующийся студиозус Романов Петр в свое время дал урок «вашему» 12-му Ибну — Карлу Вазе из Швеции, чтоб не слишком распрягался насчет роли варягов в истории восточной части Евразии по имени Русь?! Промолчу уж про то, что Александра Матросова вы даже при всем напряжении не то что не воспитаете, а испугаетесь и, коль получится, угробите. Или напомнить про комсомольский «гитлерюгенд»?

— А где подходят?

— Здесь, на ТВ, но это неизвестные люди.

— Насколько сегодня в повседневной жизни вы любите учить, поучать?

— Я не люблю поучать, и мое педагогическое прошлое никак не отражается на отношениях ни с подчиненными, ни с близкими людьми. Мне не свойственна ситуация, в которой я как учитель постукиваю карандашом по столу и говорю: «Тишина в классе!» Моя педагогическая деятельность скорее отразилась на том, что я не боюсь аудитории и достаточно легко формулирую свои мысли. Попросту говоря, у меня язык подвешен.

Язык и мысль, о сын Карла, — вещи разного порядка. В противном случае, в самые главные мыслители давно бы уж пролез бормолет Жириновский или молотилка Геббельс, а не какой-нибудь Хокинг, который и говорить-то из-за той самой физики не волен, и не тихоня Шопенгауэр и Нильс Бор, которые в зале кричать были, по счастью, не сильны. Ну, а легкостью в формулировке мысли обычно гордятся мыслители опереточного жанра.

— Сейчас вы вспоминаете о годах работы преподавателем? Для вас это были хорошие времена?

— Вспоминаю с удовольствием, как каждый о своей молодости. Работу я любил, но времена были трудные: вторая половина 80-х — перестройка. К тому же возраст был уже не детский, и мне как мужчине надо было делать карьеру. Поэтому было нелегко.