Ночной извозчик - [57]

Но чьи же это были ощущения? Чьи?

Вот вопрос, которым задавался тот или та, кто их испытывал…

— Кто я? Где я? Мертва или жива?

Шли минуты, или секунды, или века. Оставалось одно — все то же пугающее чувство полного непонимания. И все то же странное ощущение — все более и более нестерпимое — обжигающего жара и леденящего холода.

Внезапно жертва этого мучительного бреда проговорила слабым голосом:

— Вспоминаю! Я — умерла! Я — Раймонда! Умерла?..

Но мертвые не вспоминают. Нет, это медленно ползла мысль несчастной девушки, мало-помалу возвращающейся к жизни.

Она просыпалась.

Раймонда, утонувшая в Сене, постепенно оживала. Понемногу она приходила в сознание, наблюдая за собой с любопытством и в то же время со страхом. Действительно ли она жива или это какая-то иная жизнь? Она так отчетливо чувствовала прежде, что умирает, и сейчас понимала, что уже разучилась жить.

Но вот внезапно кровообращение, ослабевшее, почти что остановившееся во время ее обморока, начало с трудом восстанавливаться и набирать прежнюю силу.

На этот раз Раймонда полностью очнулась и уже была способна соображать и действовать. И тут ее охватило жгучее любопытство.

— Где я? Что со мной случилось?

Раймонда все еще чувствовала себя разбитой, все кости ее ныли, болели все мышцы. Она прекрасно помнила то мгновение, когда, плывя по Сене, она вдруг почувствовала, что ей становится непосильно тяжело, трудно, утомительно двигаться, что плыть дальше она не может и тонет, идет ко дну… Но относительно того, что было дальше, память не сохранила ничего, она больше ничего не помнила, не знала…

Жизнь постепенно возвращалась к ней, кровь с удвоенной силой билась в жилах, бодрила ее, возвращая ей прежнюю энергию.

«Черт возьми, надо наконец посмотреть, где я», — подумала она.

Но она была еще такой усталой, смерть была еще так недалеко от нее, что, размышляя обо всем, она еще не открыла глаза. Веки ее слиплись, ей казалось, будто кто-то закрыл ей глаза, склеив ресницы, но все же нечеловеческим усилием она поборола эту болезненную вялость, заставила себя открыть глаза и посмотрела вокруг.

Ничего определенного она не увидела.

Что это за тусклый, едва различимый свет? Что же это — еле видное, но светлое, вплотную прижатое к ее глазам?

Сперва Раймонда решительно ничего не понимала, потом она стала догадываться, и с ее губ, молчавших до сих пор, издававших только жалобные, бессмысленные стоны, сорвались первые слова:

— Простыня… Это простыня…

С этих слов, услышанных ею самою, началось ее подлинное пробуждение. Как-то вдруг притупился ужас, только недавно терзавший ее, не давая ощутить, угадать, что же происходит в действительности.

Она резко выпрямилась и села на своем твердом, холодном ложе. Она была запеленута в простыню… она встряхнулась, подняла руки, сбросила эту ткань, непонятно зачем облепившую ее, осмотрелась вокруг и вдруг, ахнув от ужаса, почувствовала, что снова находится во власти кошмара, бредовых видений, галлюцинаций…

Где же она все-таки?

Кинув взгляд кругом, Раймонда прежде всего увидела, что она наполовину раздета и что те, кто обернул ее сброшенной сейчас простыней, уложили ее на длинный, слегка наклонный мраморный стол. Пол был вымощен красноватыми плитами.

И в неясном полумраке, какой обычно царит в подвалах, куда свет еле проникает через небольшую отдушину, ей смутно виделись другие, так же наклонные столы и на них очертания белых фигур, укутанных в белые простыни, точно так, как была только что укутана она.

— Но… но… — пробормотала девушка, — где же это я? Где я? Морг, это морг! Меня нашли в реке… решили, что я утонула… Ах!

Но она тотчас же отказалась от этого страшного предположения. Она внимательно посмотрела вокруг себя, и то, что она увидела, убедило ее, что она ошиблась и находится она вовсе не в морге.

На столах страшного помещения, где несчастная Раймонда постепенно возвращалась к жизни, были развешаны предметы, способные внушить нечеловеческий ужас. Прижатые один к другому, подвешенные к потолку на длинных веревках и сплошь покрывая собой стены, красовались бесчисленные уродливые скелеты. В полумраке тускло отблескивали белые кости, а черепа с пустыми глазницами и угрожающей усмешкой оскаленных челюстей, распевали, казалось, бесконечные, беззвучные заупокойные мотивы.

— Скелеты? Что означают эти скелеты? Почему их так много? Различного вида? Любой величины?

Раймонда не могла отвести от низ глаз, словно магнитом смеющиеся оскалы притягивали ее взгляд; были тут крупные скелеты — когда-то, видимо, это были крепкие и сильные люди; другие же, тонкие и хрупкие, изжелта-белые, как слоновая кость, казались совсем легкими и наводили на мысль о том, что это кости подростков и женщин; наконец, совсем маленькие и, очевидно, невесомые были, по всей вероятности, останками детей, может быть, вовсе младенческого возраста.

Казалось, будто какой-то спрут затащил сюда своими щупальцами бесчисленные разновидности человеческих скелетов.

Бледная, растерянная Раймонда, чувствуя, что вот-вот опять лишится чувств, отвела, наконец, глаза от стен и взглянула на соседние столы. Раньше она их плохо разглядела. Теперь она видела их более отчетливо. И то, что она увидела, испугало ее еще больше, как будто ее коснулась рука мрачной богини Смерти.