Ночной хищник - [12]

— Посмотри, Зоечка.

Нетвердо ступая, вошел в комнату, распустил руки, и паркет мягко устлали искрившиеся шкурки. Мех играл под солнечными лучами, и оба не могли отвести глаз от него.

— Что это, Володя… Где ты взял? Когда?

— Се… Сейчас. Открыл багажник, а они тут, — пролепетал Владимир Семенович.

— Где тут? Откуда… Ты думаешь, я тебе поверю?! — в бешенстве закричала жена. — Ты угробить нас хочешь, да? Юрику жизнь испортить? Ну нет!

Но когда он закрыл лицо руками и осел на стул, бросилась рядом на колени, затормошила, приговаривая:

— Прости, Володя, я не подумав, от испуга… Я же знаю тебя, я же знаю, что ты никогда… Откуда только? Кто мог? Знаешь что: мы это выбросим куда-нибудь!

— Как выбросим? — отведя руки от лина он смотрел строго и печально. — Они же есть, кто-то их подбросил, а значит, имел цель… И про это должны знать, кому положено. Я сейчас поеду… И если ты хоть одной душе скажешь — смотри, Зоя!

— Я не скажу… Я и на работу не пойду, я буду ждать тебя. — Зоя Георгиевна заплакала. — Только ты сразу домой, если отпустят, или позвонить попросись хотя бы…

Разнообразная музыка наслаивалась одна на другую, потому что покупатели опробовали аппаратуру в отделе кассетных и в отделе пленочных устройств.

Шувалов выбрался из толкучки, образовавшейся вокруг новенького магнитофона «Акай», а от стены отделился щуплый юнец в больших квадратных очках со стеклами фиолетового цвета, быстро шепнул:

— Канадский «хамелеон» нужен? Всего полтинник.

— Этот, что на тебе? — приостановился Шувалов. — Нет, сынок, это формы вчерашнего дня… Носи сам на здоровье.

И пошел дальше, но снова приостановился, потому что лохматый Сева, в неизменной джинсовой униформе подсунулся близко, сказал в никуда:

— Стерео-хром «Агфа», блоком в упаковке, интересует?

— Пожалуй, — согласился Шувалов. — Только пойдем отсюда на воздух… Там и поговорим.

Они порознь прошли толкучку возле магазина, завернув за угол, Шувалов присел на скамеечке в сквере, и вскоре подошел и сел рядом Сева.

— Послушай, апостол сомнительных операций… Меня вот что интересует. — Шувалов закурил и откинулся на спинку. — Как ты бы поступил, став владельцем большого количества меха?

— Я бы на нем спал, но спал плохо, — ответствовал Сева не задумываясь. — Потому что, если он грязный, то деть его некуда… Если бы я был глупый и больной, то мог попытаться разбазарить по мелочи, У знакомых. Но я умный и здоровый, поэтому с таким делом не свяжусь, даже под угрозой произвести меня в участковые.

— Стало быть, что мне останется, если я все же решусь его получить?

— Искать солидный выход на туда, — Сева неопределенно махнул рукой. — И молиться, чтобы все обошлось… Кое-какие гости рискуют вывозить ценное. Особенно, если прикрыты неприкосновенностью.

— Вот видишь, как приятно советоваться с умным человеком, — усмехнулся Шувалов. — Но меня сейчас интересует твоя тачка… Она где?

— За углом, у кафе. Надо подбросить? Могу вообще одолжить на время.

— Нет уж, только подбросить. Откуда бы у московского корреспондента здесь взялась личная машина? — укорил Шувалов. — Подозрительно я буду выглядеть в глазах интересующихся мной людей.

— А такие наметились? — внешне безучастно поинтересовался Сева.

— Храню иллюзию, что мной интересуются всегда, — поднялся Шувалов. — Пойдем к твоей стоянке… Об остальном еще поразмыслим, время пока есть.

А. В. Черенков, он же Харитонов, он же Любецкий, одно время Леха-Нырок, а теперь Леша-Нахал, шел по коридору Управления в сопровождении конвоира. И не сразу можно было узнать в пожилом, по-кареженном пережитым человеке того молодого балагурящего, с которым первый раз беседовал Таболов.

И подполковник почуял перемену, едва ввели конвоируемого. Отодвинул бумаги, облокотился на стол.

— Садитесь. Вы просили встречи со мной. Я слушаю.

— Разговор будет такой: мне зазря гореть неохота, — сказал Черенков. — Хоть и наше дело сидеть, где покажут, а годочки стали с весом, тяжело государственная баланда отрыгивается…

— Насчет годочков согласен, — кивнул Таболов. — Каждый, кому за сорок пять, их вес ощущает, а нам с вами больше.

— Вот и то-то! И получается, что столько лет берегся, а теперь чуть не под вышку за вонючих зверушек… Я того гада давно знаю!

— Кого? — быстро спросил Таболов. — Человека из пивного бара, да?

— Его. Лет двадцать назад вместе в колонии отбывали. Только он по другим статьям, за военные грехи… У немцев будто служил. Сам, конечно, кричал, что ошибка это. Да я не думаю…

Подполковник встал, прошелся, обойдя кресло с Черенковым, остановился подле.

— Слушайте… А вы не помните, под какой фамилией он тогда числился?

— Фамилия? — сморщил лоб Черенков. — Как же это… На бэ, вроде. Бу… Нет, не помню, а врать не хочу.

— Врать нехорошо, — согласился Николай Кузьмич. — И не к месту… Не Маркин, а?

— Он? Не-ет, это — нет. Не Маркин никак!

— Так, — подполковник выдернул из папки на столе фотографию, поднес ближе: — Он?

— Его хохотальник, точно, — кивнул Леша-Нахал. — Я так думаю, он тот складик заделал, а нас как фраеров прокатил… Так ведь, если бог есть, еще встретимся! Зря он со мной нехорошо поступил.

— Вы сказали — «нас»? — быстро спросил Таболов. — Почему — вас, если вы были один?