Ночной дозор - [3]

Мистер Манди понурился.

– Не так чтобы очень, – ответил он.

– По-прежнему мысли о болях?

– Никак не могу их стряхнуть.

– Надеюсь, ко всяким ложным средствам не прибегали?

Мистер Манди беспокойно дернул головой и, помолчав, признался:

– Ну разве что чуть-чуть аспирину.

Мистер Леонард втянул нижнюю губу и посмотрел на мистера Манди, словно говоря: боже мой, боже мой.

– Ведь вам прекрасно известно, не правда ли, что такое человек, который совмещает ложные средства и духовное лечение? Он уподобляется ослу, коим правят два хозяина, и стоит на месте. Вы это знаете, не так ли?

– Понимаете, уж больно мучает...

– Мучение! – вскочил мистер Леонард; в голосе звучала смесь изумления и великого презрения. Он потряс стулом. – Что, стул мучается, выдерживая мой вес? Почему бы нет, коль скоро дерево, из которого он сделан, такой же материал, как мышцы и кости ноги, кои, по вашим уверениям, болят от вашего веса? Стоит лишь не поверить в боль, и нога станет вам безразлична, точно деревяшка. Вы это понимаете?

– Да, – кротко ответил мистер Манди.

– Да, – повторил мистер Леонард. – Что ж, давайте начнем.

Дункан сидел очень тихо. Соблюдать тишину и неподвижность было необходимо в течение всего сеанса, но особенно сейчас, когда мистер Леонард, собираясь с мыслями и силами, концентрировался на том, чтобы открыть огонь по ложной идее мистера Манди об его артрите. Слегка откинув голову и минуя взглядом пациента, он напряженно смотрел на портрет над камином; Дункан знал, что женщина с нежным взором, облаченная в викторианское платье с высоким воротником, – миссис Мэри Бейкер Эдди,³ основательница «Христианской науки». На черной раме картины кто-то – возможно, сам мистер Леонард – не вполне умело написал финифтью фразу: «Вечный Сторож у Врат Мысли».

Каждый раз Дункану хотелось засмеяться: не потому, что надпись казалась особенно смешной, а просто оттого, что сейчас рассмеяться было бы совершенно ужасно; он начинал паниковать, что приходится сидеть так тихо и так долго, его неудержимо тянуло издать какой-нибудь звук, сделать какое-нибудь движение: вскочить, завопить, устроить припадок... Но уже поздно. Мистер Леонард сменил позу – подался вперед и впился взглядом в мистера Манди. Теперь он заговорил напряженным шепотом, с громадной проникновенностью и верой:

– Послушайте меня, дорогой Хорас. Все ваши мысли об артрите неверны. У вас нет артрита. Нет боли. Вы не подвержены мыслям и взглядам, в коих болезнь и боль закономерны и обусловлены... Слушайте, дорогой Хорас. В вас нет страха. Никакие воспоминания вас не пугают. Никакая память не заставит вас ожидать нового несчастья. Вам нечего бояться, дорогой Хорас. С вами любовь. Она вас наполняет и окружает...

Слова лились и лились, подобно дождю нежных ударов от безжалостного любовника. Смеяться уже расхотелось; казалось невозможным устоять перед страстностью этих слов, не поддаться их впечатлению, не позволить им убедить себя. Вспомнился сухорукий парень; Дункан представил, как тот сидит на месте мистера Манди, слышит: «вас наполняет любовь, бояться не нужно» и желает, чтобы его рука обросла плотью и вытянулась. Возможно ли такое? Ради мистера Манди и парня хотелось, чтоб было возможно. Хотелось, как ничего другого.

Дункан взглянул на мистера Манди. Сразу после начала сеанса тот закрыл глаза, а теперь, слушая шепот, тихо заплакал. Тонкими струйками слезы текли по щекам, скапливались на горле и мочили воротничок. Старик не пытался их отереть – руки безвольно лежали на коленях, временами подрагивали опрятные тупорылые пальцы; он часто втягивал и с судорожным всхлипом выдыхал воздух.

– Дорогой Хорас, – настойчиво шептал мистер Леонард, – ничей разум над вами не властен. Я отвергаю власть мыслей о хаосе. Хаоса не существует. Я утверждаю власть гармонии над каждым вашим органом: руками, ногами, глазами и ушами, вашей печенью и почками, вашими сердцем, мозгом, желудком и чреслами. Все органы в идеальном состоянии. Слушайте меня, Хорас...

Так продолжалось сорок пять минут; затем мистер Леонард откинулся на спинку стула, не выказывая ни малейшего утомления. Мистер Манди достал платок, высморкался и отер лицо. Слезы уже высохли, он встал без посторонней помощи, причем двигался чуть легче и выглядел просветленным. Дункан подал ему пиджак. Мистер Леонард тоже встал, потянулся и глотнул из стакана воды. Деньги от мистера Манди он принял как нечто весьма несущественное.

– Разумеется, я включу вас в вечернее благословение, – сказал мистер Леонард. – Вы приготовитесь? Скажем, в половине десятого.

Дункан знал, что многих пациентов мистер Леонард никогда не видел: они присылали деньги, а он пользовал их на расстоянии – в письмах или по телефону.

Целитель пожал Дункану руку. Ладонь была сухой, пальцы нежные и гладкие, будто девичьи. Он улыбался, но взгляд был обращен в себя, как у слепца. Возможно, в этот момент он действительно ничего не видел.

«Вот уж было б неудобство», – вдруг подумал Дункан.

От этой мысли вновь стало смешно. На дорожке перед домом он все же захохотал, и мистер Манди, заразившись его весельем, тоже засмеялся. Это было своеобразной нервной реакцией на комнату, неподвижность и нагромождение ласковых слов. Они вышли из тени скособоченного дома и двинулись в сторону Лавендер-Хилл, переглядываясь и смеясь, как дети.