Ночное солнце - [35]

Окутанный густым туманом, город был погружен в тяжелую тишину. И в доме было пока тихо. Пока. Никто не мог предсказать, что будет через несколько минут. Только Данилов пришел на торжество с подарком - большой и изящной куклой. Он положил ее на самый край пианино. Никто не знал, кто и что должен делать. Стол был накрыт. Время от времени гости невольно поглядывали на него, Искендер предложил выбрать тамадой Зубермана.

Герман Степанович встал, чтобы произнести первый тост. Все видели, что он очень взволнован. Его длинные и исхудавшие пальцы слегка дрожали.

- Друзья, дорогие мои дети, - начал он медленно. - Мне трудно выразить словами все то, о чем я думаю и что чувствую. Но, думаю, что это даже хорошо. Потому что каждое ваше дело, каждый сделанный шаг, проявленная доблесть не могут быть выражены словами, не вмещаются в словесные рамки. Мы присутствуем на свадебном торжестве, но мало просто назвать его свадебным торжеством, оно означает вечность, торжество бессмертия. Это означает, что бы ни творили фашисты - жизнь продолжается. И никакие фашисты не в состоянии этому помешать, Я думаю, все меня поняли. Поэтому мне так трудно выразить словами смысл всего происходящего вот в этих стенах. Разрешите мне от всего сердца поздравить вас и призвать в союзники бессмертного Бетховена, этого великого немецкого гения-гуманиста, призвать на помощь мне и вам в борьбе против другого немца, недостойного быть его потомком - Гитлера, который вместо материнского молока всосал в себя молоко сатаны.

В величественной тишине, в которую была погружена комната, он встал. Медленным шагом приблизился к стоявшему в углу, накрытому чехлом пианино, на которое Данилов только что положил подаренную Гюльназ куклу. Герман Степанович взял в руки куклу и вручил ее Гюльназ со словами: "Дочка должна сидеть на руках у матери, а не карабкаться по пианино". Его длинные кривые пальцы вдруг ожили. Раздались первые знакомые аккорды. И снова началось единоборство белых и черных клавишей. Бетховен с рассыпавшимися по плечам длинными волосами будто встал лицом к лицу с Гитлером, с его зачесанным набок редким хохолком и густыми черными усиками.

С последними аккордами Герман Степанович обернулся к собравшимся: он походил на гонца, возвестившего о победе Бетховена. Ему сопутствовала торжественная тишина, а затем дружные аплодисменты.

Теперь поднял бокал Данилов:

- Выпьем за жизнь! Выпьем за солнце! За свет, что излучает музыка Бетховена, да еще в таком исполнении. Пусть этот свет всегда сияет над головами Искендера и Гюльназ.

Тихонько звякнули, коснувшись друг друга, бокалы. Гюльназ осушила свой бокал. Она впервые в жизни пила вино.

Пир понемногу разгорался. У Германа Степановича оказался приятный голос. Он спел русскую песню. К нему присоединились все, кроме Гюльназ. Когда был пропет второй куплет, она не выдержала. Прислушиваясь к словам Искендера, сначала несмело стала подпевать.

Песню сменила танцевальная музыка. Тамада начал играть со свойственным ему вдохновением. Искендер с Гюльназ изумленно смотрели на него, еле удерживаясь на месте. И вдруг Гюльназ, подняв вверх руки, начала танцевать, сопровождая томными взглядами движения своих пальцев. Порой, обернувшись, она взглядывала на Искендера, готовься, сейчас я приглашу тебя на танец. Но Искендер, не дожидаясь ее приглашения, встал и в такт с музыкой начал как бы преследовать невесту. Гюльназ, с тонким кокетством уклоняясь от него, призывно звала за собой. Оттого ли, что давно не танцевали, или по какой-то другой причине, они никак не хотели покинуть середину комнаты

Гюльназ забыла, что невеста не должна много танцевать. Она забыла не только это. Теперь ей казалось, что она в разукрашенном паланкине, запряженном белым и черным жеребцами, под волшебные звуки бубенчиков летела к звездам. На белом коне было черное седло, на черном - белое, у одного в гриву были вплетены белые, у другого - черные ленты. Гюльназ из-за ширмы, занавешенной красным покрывалом, глядела в бесконечность. Чарующие мелодии танца "вагзалы" возносились к звездам.

Вдруг паланкин покачнулся и с седьмого неба стал спускаться на землю. Гюльназ содрогнулась, услыхав неожиданный сигнал тревоги, бурные звуки "вагзалы" потонули в нем. И вспомнила: она здесь, в Ленинграде. "Что теперь будет? Наша свадьба прервется на середине?" Она с испугом и волнением посмотрела на Искендера, потом перевела взгляд на Сергея Марковича, затем на Германа Степановича. Нет, страх ее был напрасен. Ни на одном лице она не увидала и следа того ужаса, который только что ощутила сама. Вместе с тем Герман Степанович поднялся с намерением уйти. Следом за ним встали Данилов и Зина. Запретный час в городе давно уже ликвидировался сам по себе, по ночам, то есть после того, как стемнеет, на улицах не было людей. И поэтому гости спешили добраться до своих домов, пока на город не посыпались снаряды.

В дверях Герман Степанович остановился:

- Если завтра вы выберете время, приходите послушать старого Бетховена. Это важно еще и потому, что после свадьбы люди обычно отправляются в свадебное путешествие. Поехать вы никуда не можете. Все дороги закрыты. У нас остался лишь один путь, куда не закрыта дорога, - в мир музыки, в мир поэзии. Бетховен и Низами.- И, уже взявшись за дверную ручку, он обратился к Зине: - Зиночка, ты тоже приходи. Завтра после шести я вас всех жду!