Ночное следствие - [16]

— Фрич, вы помогали пану доктору Бакуле укладывать тело в гроб?

— Да.

— Вы не заметили, у покойного были часы на руке?

— Не заметил… Я очень разнервничался, так как пан Бакула велел поторопиться с похоронами. И вообще, я боялся…

— …догадываюсь чего, Фрич.

Немец делает какой-то неопределенный жест рукой, но я даже не успеваю понять, что он хочет им выразить. В тот же самый момент яростный грохот летит по лестничной клетке, отскакивает эхом от стен и взрывается под готическими сводами. Домбал выхватывает револьвер. Нервы, черт возьми, нервы, никак не могу его отучить! Я толкаю немца перед собой и сломя голову лечу вниз, по закрученной узкой лестнице. Коридорчик совершенно темный, дверцы распахнуты настежь, хотя я могу поклясться, что, поднимаясь в башню, плотно прикрыл их за собой. Прижимаюсь к стене и кричу так, что отзывается болью в легких:

— Стой!

В прямоугольнике окна маячит длинный силуэт человека.

— Света! Света!

— Что вы тут делаете? — спрашиваю я уже спокойно, хотя и опираюсь о стену.

— Окно отворилось, — отвечает доктор Бакула, заслоняя глаза рукой от яркого луча фонаря. — Вы не закрыли дверь, и потянуло ужасным сквозняком. Прошу меня извинить…

— Кто разрешил вам покинуть комнату?!

— Ваш коллега, который делал у меня обыск. Если я не ошибаюсь, это были вы. — Доктор Бакула обращается в Домбалу. — Я чем-либо провинился? Прошу в таком случае прощения. Никогда не имел дела с милицией.

Я не отвечаю. Чувствую, как холодный пот заливает мне спину. Смотрю только в одном направлении.

В углу, между большим окном и стеной, лежит разбитая тарелка.

Доктор Бакула усмехается ясной спокойной усмешкой, мягким жестом засовывает руки в карманы пиджака и произносит только одно слово:

— Ветер.

В пустом коридорчике колышутся две пары небольших дверок. Ветер. Конечно же, ветер.

IV. КОРОЛЕВСКАЯ ПОДПИСЬ

1

Даже сейчас, через год после завершения следствия по делу об убийстве Арнима фон Кольбатца, у меня перед глазами стоит зал с камином и двумя креслами, силуэт башни, в которой мелькал исчезающий огонек, четкая линия черной трости Каспара на стене, решетка перед камином. Но когда я прищурю веки, на темном фоне остается лишь одно цветовое пятно: подернутые дымкой рыжие волосы Анны Хартман на одном из шести колбацких портретов. Я хотел бы иметь его у себя, чтобы в минуты досуга всматриваться в фарфоровую белизну лица, в живое пламя волос женщины минувших веков, которая явилась передо мной январским вечером прошлого года. Мне кажется, что аналогичное желание испытывали и Харт, и Бакула, и Арним фон Кольбатц. Кто знает, может быть, и тот, кто заказал в свое время этот портрет странствующему живописцу. Они наверняка подолгу стояли перед прямоугольником полотна, где выделялись только два цвета: подернутый дымкой красный и фарфорово-белый. Прошу прощения, что говорю об этом, но от следствия у меня в памяти остался лишь портрет. Мертвый предмет, а не человек, как часто случается в нашем деле.

Тогда, как мне запомнилось, я попросил ввернуть лампочку в бра на стене. И когда вспыхнул свет, я сразу увидел, что портрет стал плоским и ординарным, что у Анны Хартман некрасивые руки, недобрая усмешка, что вместо традиционной розы живописец вложил ей в руки какую-то бумагу, свернутую в рулон. Правда, она была всего лишь купеческой вдовой, торговала солью и селедками…

— Магнитофон включен? — спрашиваю Домбала.

— Да. Давать его?

— Давай.

— А все-таки смешно. Со свитками пергамента и документами в руках изображали государственных мужей и отцов церкви, но не женщин, черт возьми!

Быстро оборачиваюсь: со стороны двери донесся приглушенный возглас.

— Я извиняюсь… — доктор Бакула умолкает. Усмешка его переходит в гримасу.

— Можете не извиняться. Я вам напомнил умершего. Он стоял в той же позе и всматривался в тот же портрет. Да?

— Да, — сухо отвечает доктор Бакула и опускается в кресло. Он кажется отдохнувшим и более заинтересованно относится к нашей беседе, нежели два часа тому назад. А может, это результат обыска? Домбал говорил, что все время, пока рылись в ящиках и шкафах, историк слушал пластинки. Протокол подписал, не читая. Равнодушный ко всему, словно отсутствующий. Хотя сейчас — нет. Высокое чело колбацкого хранителя прорезает вертикальная морщина. Он пытается стереть ее рукой. У него красивые руки, совсем не мужские. Прикладывает пальцы к вискам.

— Ах, я ведь должен был ответить на ваши вопросы, — говорит он.

— На какие?

— Вы меня спрашивали, зачем я похоронил Арнима фон Кольбатца, но тогда привели девушку, и я не успел ответить. Если я не забыл, вас еще интересовало, где я взял гроб.

— Совершенно верно, — отвечаю я и лихорадочно соображаю, какой стиль игры избрал доктор Бакула. Действует ли он бессистемно, вслепую, просто передергивает или предугадывает дальнейшее развитие событий? — У вас очень хорошая память, доктор. Только вы имели вполне достаточно времени, чтобы придумать правдоподобный ответ.

— Вы несправедливы, капитан. А я пытаюсь найти с вами общий язык. Насчет похорон… Я похоронил Арнима фон Кольбатца здесь, поскольку мне казалось, что он должен покоиться именно здесь. В конце концов, на кладбище Колбача лежит несколько поколений его предков. — Лицо историка выражает столь глубокую уверенность в собственной правоте, что я не могу удержаться от улыбки.