Ночная радуга - [17]
— Он русский, они убили Эдварда.
— Да, — тихо согласился Харальд. — Они убили Эдварда, твоего друга.
— Вот видите, — в голосе Людвигсена послышались торжествующие нотки.
— Они убили Эдварда, — повторил Харальд, — потому что он послушал тебя, а я промолчал тогда. Немцы сами напали на русских.
Прямо и сурово Харальд смотрел на Людвигсена, тот вильнул глазами в сторону.
— В его смерти виноваты ты… и я. А русский… русского сегодня не будет здесь.
— Сегодня? — вырвалось у Людвигсена. — Когда сегодня?
Харальд понял, что зря сболтнул об этом, почувствовал, как Людвигсен забеспокоился.
— Ладно, дядя Харальд, — примирительно сказал Людвигсен, — поговорим потом. Мне надо идти.
— Куда? — насторожился Харальд.
— Тут в одно место. А то опоздаю.
Людвигсен повернулся.
— Стой! — сказал Харальд, поняв, что Людвигсен идет к немцам.
— Некогда, некогда, — отмахнулся Людвигсен.
— Стой! — повторил Харальд и схватил Людвигсена за рукав.
Людвигсен резко рванул руку, зло осклабился:
— Ну, ты!..
Харальд не отпускал.
Людвигсен с силой оттолкнул старика и поспешно пошел прочь.
— Стой! Куда ты! — вскричал Харальд и шагнул вслед. Он чуть не упал, запнувшись о камень. И, еще не отдавая себе отчета, схватил эту круглую увесистую булыгу и с силой бросил ее вдогон. Послышался глухой стук. Людвигсен коротко вскрикнул и схватился за голову.
— Предатель, негодяй! — кричал Харальд, догоняя Людвигсена.
Людвигсен, неловко подгибая ноги, падал на бок.
— Подлец, какой же ты подлец! — повторял Харальд, задыхаясь. — Ты не смеешь ходить! Не смеешь!
Людвигсен не отвечал.
— Ты что? — испуганно спросил Харальд, останавливаясь над Людвигсеном.
Людвигсен молчал.
Харальд нагнулся, схватил его за плечи. Людвигсен икнул, изо рта хлынула темная жидкость.
— Ты что! Ты что! — В предчувствии беды у Харальда похолодело сердце. Он приподнял неожиданно легкую, залитую кровью голову Людвигсена и в ужасе отшатнулся.
— Людик, Людик! — повторял Харальд, как называл его в детстве, но Людвигсен не отвечал.
Харальд упал на колени, быстро расстегнул мундир и приложился ухом к груди Людвигсена. Сердце молчало. Ухом Харальд почувствовал смертную испарину, которой уже покрылось тело юноши.
— Что ты наделал! Что ты наделал, Людвигсен! — закричал Харальд. — Что же это такое!
Харальд судорожно, на что-то еще надеясь, рвал траву и подкладывал ее под голову Людвигсена. Потом поднялся, заспешил на непослушных ногах к озеру, зачерпнул воды в кожаный картуз, задыхаясь, принес и стал обмывать лицо Людвигсена. Но вдруг бросил все это и, сжав свою голову руками, застонал.
Он долго так стоял на коленях и тупо раскачивался из стороны в сторону.
Потом, плохо сознавая, что делает, взял Людвигсена за ноги и потащил, как тащили тех. Возле озера нашел тяжелый и удобный камень, привязал его ремнем к трупу и столкнул в воду. Тело с шумом погрузилось. На светлой воде долго расходились черные круги…
Стояла чистая чуткая тишина. И Харальд рухнул на колени и, воздев руки к небу, закричал:
— Господи, за что?!.
И зарыдал страшно, дико…
Потом отмывал руки. Отмывал долго, тщательно, остервенело тер песком, сдирая кожу. К горлу все время подкатывала тошнота…
Харальд сидел в лодке.
Они пойдут тихо, на веслах. На том берегу фиорда их встретят. И так, передавая Вяйно друг другу, норвежцы доставят его до линии фронта.
Харальд тупо смотрел под ноги, ничего не слыша, ничего не видя. Ждал, когда дочь простится с русским.
— Вяйно, — выдохнула Альма и, обняв за шею, поцеловала в губы.
И все что-то шептала торопливо, горько, прощально.
— Вяйно, Вяйно!..
— Прощай, — сказал он рвущимся голосом.
Альма потерянно стояла с опущенными вдоль туловища неживыми руками. Слез у нее не было.
Он в последний раз провел рукой по ее холодному лицу, поцеловал остывшие губы и резко повернулся. Пронзительно острой болью прострелило раненую ногу.
Его настиг шепот, шепот, который не имел права сейчас вылиться в облегчающий душу крик:
— Вяйно! Вя-яй-но-о!..
Последний раз хрустнула галька под ногой, стукнули уключины лодки — и стихло все…
