Ночная радуга - [111]

Как-то мы не понесли домой, а спрятали под кустом ложки с чашкой, кружки, соль в узелке. Лось соль учуял, посуду из-под куста выгреб и узелок изжевал. Землю на том месте, где соль лежала, выскреб зубами: так поглянулось ему нечаянное угощение.

С того дня намного больше зауважал нас сохатый. И сторожиться перестал, подходил вовсе близко, казалось, вот-вот даст себя погладить. Я старался угодить лосю: принес из дому целый туесок соли и насыпал горстями чуть не под каждым кустом. Пускай лижет, если любит — лакомого гостинца в лесу найти не так-то просто сохатому.

Как ни мешала нам погода, сено мы собрали потихоньку в зарод и ушли с покоса. Так и не успели приручить лося и погладить его по шерсти. Напоследок оставил я на пеньке пачку соли — последний гостинец миролюбивому зверю.

В сентябре на наших сенокосных полянках почти всякую осень появляются рыжики. Я приехал к сестре и собрался по грибы. Рыжики и нынче не обманули: на мху под молодыми елушками росло их множество. Кто хоть раз хаживал по рыжики, тот знает, какое это радостно-тихое занятие брать нарядные грибки, духовито-пахучие настолько, что кажется, и вся земля вокруг пропахла пряным рыжиковым соком. Да коль еще сидят они не по одному, а срастаются большими, плотными «мостами»!..

Хожу, вернее, ползаю на коленях по ельнику, а рыжики сами так и просятся в руки, такие приглядные, такие нежные, что и брать их жалко. Но беру — хочется домой лыковую корзину-плетуху с верхом принести, всех обрадовать и показать, что из грибников я не последний.

Присматриваю, заглядываю под еловые лапки, увлекся и обо всем вокруг позабыл. И вот неожиданно слышу что-то непонятное за своей спиной: какие-то прерывистые всхлипы, тугое дыхание и сопение. Оглянулся — стоит неподалеку лось... Так это же «наш» лось стоит! Тот самый — ручной! Голову пригнул низко, смотрит из-подо лба. Узнал, узна-а-ал, выходит, старого приятеля, не зря же я ему столько соли скормил. «Пру-ко, пру-ко!» — протягиваю к лосю руку, и «Пруко», глухо мыкнув, с опущенной головой медленно направляется ко мне. Неужто подойдет и даст себя погладить?! Вот дива будет! Уж и порассказываю я о прирученном великане! Только чего это он? На ходу одним взмахом головы с корнем вырвал молодую осину и швырнул через спину. А осина та толщиной в добрую жердь. Второй раз махнул рогами — с треском надломилась березка. Приостановился сохатый, ударил ногой в землю, из-под копыта брызнул дерн. Густо, грозно захрапел лось. Тут-то я кое-что соображать начал и проворно попятился поближе к толстой елке.

Лось подходил все ближе и ближе, и, не помня себя, забыв и про корзину с рыжиками, по-беличьи, винтом взлетел я по стволу дерева к макушке.

Бегство мое подстегнуло зверя: в два прыжка перемахнул он метров двадцать и тоже оказался под елкой. От лосиных рогов птицей порхнула корзина, веером разлетелись рыжики-красавцы. Да не до них мне, ладно — сам успел оседлать надежный еловый сук.

Что ж сейчас делать-то? Вдруг не уйдет теперь сохач, станет караулить внизу! Вон ярости-то в нем — так и брызжет из глаз, паром вылетает из ноздрей. Придется сидеть на дереве, как курице на насесте, пока не онемеют руки и не свалюсь я под ноги лосю.

Покрутился сохач возле ствола, пофыркал грозно и не стал вести долгую осаду. С маху вломился в кустарниковую крепь и, круша кусты, понесся напролом, не разбирая дороги. Скоро все стихло. Слез тогда я поскорее с дерева и тоже со всех ног припустил, только в противоположную сторону. Корзину оставил и про рыжики не вспомнил: кто его знает, вдруг придет лосю в голову вернуться! Не напомнишь ему о том, как соль оставлял, не задобришь — зверь он и есть зверь. Особенно сейчас, в сентябрьскую пору, когда лоси бродят по лесам в горячке осеннего гона.

ЧЕМ ПАХНЕТ БОР?

Тих, тепел и сонлив рассветный час. Коротка пора июньской темноты — рассвет незаметно проклюнулся в небе. Заснуть так и не успел, и сладко слипаются глаза, будто мазнули по ним тягучим медом. Сижу с удочкой на берегу озеринки, издавна прозванной Смолокуркой. Когда-то рядом с водой поставил мужик избенку гнать деготь. Черная, прокопченная смолокурня многие годы простояла возле воды, название от нее пристало и к озерцу.

Песчаные берега озера усыпаны мелкими, чистыми галечками; со стороны леса подступают к воде низкорослые осинки, а по окружью всего берега поднимаются тростник и осока. Возле осинок я и примостился. Плесинка невелика, зато глубину ее, рассказывают, саженями мерить надо. Воду по цвету не отличить от расплавленной смолы: столь она густая, коричнево-бурая на вид. Но это с виду, а зачерпни воды горстью, попробуй — всегда она прохладная, чистая и вкусная. И карась в озере не крупный, но тоже вкусный.

Рыбакам озеринка давно знакома, попытать счастья любят они, заглянуть сюда с удочками. Сегодня пока никого нету. Один я терпеливо шагал по песчаной дороге через сосновый бор, один сижу у воды.

Кажется, только что обозначилось утро, а глянуть не успел — небо по-за макушками сосен распахнулось во всю ширь, краешком прорезалось на восходе солнце. Заколыхалась над водой легкая мережа тумана. Поднимаясь с озера, задевал он прибрежные кусты, и по веткам повисли дымчато-переливчатые капли росы. Нехотя срываются, падают на озерную гладь, звучно бьют и дробят стекло воды. А солнце всплывает выше и выше.