Ночная Мышь, или Первый полет - [17]

— Добрый день, Икка!

— Добрый… — близоруко прищурилась корова. — Здравствуй, моё дорогое дитя!

— Как ваше здоровье? Как поживаете? Куда это вы так спешите? — Мышь старалась быть вежливой и поэтому единым залпом выдала три самых вежливых вопроса, которые знала.

— Я тороплюсь плакать! — величественно обронила романтическая корова, мотнула головой (что, по-видимому, должно было означать «прощай!») и не спеша потрусила дальше.

Мышь озадаченно повела ушами. Подобная краткость была ну совсем не в характере красноречивой и многословной Печальной Икки. Но времени задуматься об этой странности у маленькой непоседы не было. Она и так уже опаздывала на урок.

Птах в этот день был также необычайно задумчив и немногословен и даже замечания отпускал рассеянно, словно нехотя. Когда же, не удержавшись в воздухе, его приятельница плюхнулась на траву в третий раз, птенец вздохнул и тихонечко пискнул:

— Мышь, а Мышь?..

— Что? — спросила Ночная непоседа, поднимаясь с земли и отряхиваясь от забившихся под шляпу травинок. — Карамельки у меня, к сожалению, уже кончились, извини…

Но Птах так яростно замотал головой, что ей стало ясно — дело тут не в карамельках.

— Пообещай, что сделаешь, — неожиданно попросил птенец.

— Обещаю, — незамедлительно отозвалась Мышь, — а что сделаю?

— Отведи меня к порочице… То есть, я хотел сказать, к пророчице, — поправился Птах, — мама одного меня не пускает, говорит, что я ещё маленький. А ты — большая. С тобой можно.

— Подожди, подожди, какая еще поророчица, — удивилась Мышь, — и кого это она порочит?

— Неужели ты ничего не слышала, — не поверил птенец, — у нас весь овраг только о ней и говорит. Вещая Птица с Дальней Поляны.

— А, Вещая Птица, — разочарованно протянула летунья-неудачница, — эта… синяя… с хохолком…

— Вот-вот, — обрадовался Птах, — говорят, она необыкновенная и всё обо всех знает.

— Может быть, — не стала спорить с ним подружка, — интересно, а знает ли она о коробочке цукатов… я тайком распечатала её в кладовке на прошлой неделе?… — Мышь задумалась. — Нет, я возражаю! Так нельзя. Я и сама-то всего о себе не знаю. И ей не советую. Подумаешь — хохолок…

Птах грустно вздохнул. Мышь смягчилась:

— Но если ты так хочешь на неё посмотреть…

— Очень хочу! — простодушно признался Птах, ведь он был ещё совсем кроха, маленький, но очень самостоятельный птенец, у него лишь две недели назад начали пробиваться первые перья. — И знаешь, Мышь… если она такая вещая, то должна знать, почему у тебя не получается взлететь…

— Идём, — подскочила на месте Ночная Мышь, — чего же мы тогда ждём? Идём немедленно! И пусть она только попробует не вещать!

— Вот-вот — пусть только попробует! — грозно подтвердил Птах и, не удержав равновесия, перевернулся в воздухе.

Глава 14, в которой на Икку снисходит озарение

Печальная Икка вовсе не утратила расположение к своей маленькой подружке и любовь к долгим задушевным разговорам. Но так получилось, что сегодня она спешила по чрезвычайно важному делу, спешила и, как всегда, опаздывала. Мечтательные прогулки отнимают столько времени и сил! Не успеешь и оглянуться, а солнце уже подбирается к полудню.

Только очень чёрствые, ничего не понимающие звери, могли посчитать романтическую Икку бездельницей. Дел у неё было невпроворот, и все они подчинялись самому строгому распорядку. Ровно в полдень, когда Птица Людмила объявляла перерыв на обед и прекращала пророчествовать и вещать, Печальная Икка устраивала неподалёку от пригорка со страшным газонным предупреждением сеансы живительного гигиенического плача.

(Часто думают, что слово «гигиенический» имеет какое-то отношение к гиенам, но, по правде говоря, это не совсем так. Вернее — совсем не так. Гиены — совершенно негигиеничные существа. Насколько мне известно, они никогда не чистят зубы, не моют лапы перед едой и пьют исключительно некипячёную воду. Да и вообще, обитают в Африке, что во всех отношениях далеко и от Нечаянного Леса, и от нас с вами. А «гигиенический» означает всего-навсего полезный для здоровья. Так вот, у Печальной Икки после плакательных сеансов здоровье становилось заметно крепче).

Повсхлипывав часок-другой неподалёку от «вещего пригорка», романтическая корова спокойно отправлялась пастись в каком-нибудь другом месте и ела там с большим аппетитом. Но прежде непременно следовало проплакаться от души. Безутешное горе было для Икки самой лучшей приправой к завтраку, обеду и ужину, и она бывала просто сама не своя, когда не находила подходящего повода пролить перед едой щедрую коровью слезу. Надо ли говорить, что окрестности дерева, где обосновалась Вещая Птица Людмила, служили для Икки неиссякаемым источником неподдельного огорчения. Достаточно было взобраться на соседний пригорок, глянуть на призывно зеленеющую травку и неумолимые чёрные буквы МОЁ — и на глаза тут же наворачивались тяжёлые, прозрачные слёзы. Каждая слезинка с яблоко величиной.

Разумеется, Икка была слишком деликатна, чтобы выражать свои чувства в толпе посетителей, осаждавших дерево Вещей Птицы. Ну, против одного-двух зрителей она бы, возможно, не возражала… Но вокруг Людмилы обычно толпилось не меньше дюжины зевак и прочей странной (на взгляд романтической коровы) публики. (Себя Икка, разумеется, считала самой обыкновенной коровой).